Антон ИВАНОВ: «Из оперы в эстраду всегда можно уйти, а вот обратно…»

– В Казахстане вы не впервые?

– Уже в третий раз приезжаю на гастроли. В этом году три месяца подряд разъезжаем по вашим степям. Перед Дальним Востоком проезжали Семипалатинск, Усть-Каменогорск, Талдыкорган, Алматы. Потом Павлодар, Экибастуз, Петропавловск, Кокшетау, Степногорск. После Костаная – опять по России.

– Такой насыщенный график гастролей говорит о популярности. Зритель, значит, идет на оперных артистов? Понимающие глаза в зале находите?

– Я просто вижу, что люди соскучились по такому искусству. И они очень рады любому проявлению живого оперного исполнения на сцене. Немного по-разному в разных городах бывает. Например, в Степногорске, казалось, люди очень замерзли эмоцио­нально. Тяжело было их расшевелить, только под самый конец разогрелись. А в Павлодаре с первых номеров пошла реакция.

– А перед кем вам интереснее выступать – перед подготовленной публикой или «зеленым» зрителем, которого нужно ещё завоевывать?

– Вопрос неоднозначный. Иной раз приятно, когда люди живо реагируют на любую композицию. С другой стороны, когда профессиональные музыканты приходят в зал, на жестикуляцию они могут отреагировать и негативно – мол, пой, давай, а не играй. По их мнению, главное – голос. Это тоже интересно, потому что именно по реакции знатоков музыки понимаешь, что получается лучше в вокальном плане. Тебя оценивают по качеству звукоизвлечения. То есть интересно и то и другое. Разная энергетика: чашка – хорошо, но и стакан ничем не хуже.

– Вы москвич?

– (Замялся). Почти.

– Считается, что Москва покоряется прежде всего лимитчикам.

– Есть такая теория, но её придумали не москвичи. На самом деле коренные жители столицы – интеллигентные, скромные, их остается всё меньше и меньше. Я в Москве с 2005 года. Пока обзаведешься жилплощадью, пропиской – и вроде ты уже москвич. Сам же я из Саратова, там окончил консерваторию. Три сезона проработал в саратовском театре оперы. Затем пригласили в Москву.

– Кажется, что артист оперного искусства изначально должен быть особенным человеком. То есть не «тяжелое детство, деревянные игрушки, зима в кедах». Другое воспитание, другие интересы, иное отношение к жизни, к музыке и т.д. Если на вашу биографию посмотреть, так ли это?

– У меня было совершенно обычное детство, но, будучи пацаном, я мечтал ещё в школе создать свою рок-группу. Всегда любил петь. И пел. Везде. Знающие люди, которые меня слышали, все как один говорили: нужно учиться. И рекомендовали заняться классическим вокалом. Мол, в эстраду можно всегда уйти. Вот из эстрады практически нереально. Так я и пошел по классическому вокальному направлению. В итоге здесь и остался.

– Никогда не было терзаний: мол, зря пошел в оперу, вроде как не моё это? Опять же денег много не заработаешь…

– На начальном этапе такого не было. Тогда перспективы маячили, надежды на большое, даже великое будущее. Именно в опере. Это с возрастом такие мысли закрадываются. То одна мечта не сбылась, то другая…

– Какая, если не секрет?

– Естественно, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Соответственно, любой певец мечтает петь во всех теат­рах мира.

– А вот для оперного артиста «генерал» – это какая сцена, какой уровень? Большой театр, Ла Скала?..

– Это, прежде всего, Карузо, Лемешев, Атлантов. В этом смысле персоналии важнее. Престиж театра как особенного храма сейчас размывается. Какого-то определенного театра как ориентира, предприятия нет. Все, в том числе и Большой театр, переходят на разовые проекты, то есть приглашают певцов на один-два спектакля.

– Вариант свободного художника? Пришел, спел и – до свидания…

– Да.

– Почему так происходит? Коммерческие рельсы всё портят? Ведь раньше каждый театр – это основной состав труппы, своя школа, своя история, всё это передавалось из поколения в поколение.

– В советское время так и было. Всё держалось на коллективе, в том числе и театры. Теперь мы идем от европейских традиций, стиль организации изменился. Хорошо это или плохо – однозначно сказать сложно. Есть свои минусы и плюсы. С одной стороны, творческий коллектив лишен естественных процессов, той же конкуренции. С другой – в свободном плавании уходят другие вопросы: блатные, родственники, кто с кем спит, кто кого продвигает, кто кого топит.

– Это и на оперной сцене есть?

– Да везде это есть. В опере – в первую очередь.

– В последнее время если в новостных блоках появляется информация об опере, балете, то очень часто с криминальным оттенком. Что это значит – большие деньги крутятся?

– Это было всегда. Просто замалчивали. А то, что в обувь тебе постоянно норовят подложить лезвие, так это за здорово живешь. Забегает во время спектакля артист за кулисы, переодевается в другой образ, засовывает ноги в ботинки, чтобы через секунду выйти на сцену – и тут острая боль… Он не понимает, что произошло. А за ним в прямом смысле кровавый след по сцене…

– Высокое искусство, культурные люди, и вдруг лезвие в обувь – это кажется несовместимым. Неужели конкуренция настольно жесткая, что приводит к таким последствиям?

– Меня всегда это удивляло. На мой взгляд, никакая конкуренция в театре, никакая роль не может оправдать жестокость и низость. Тем более что на самом деле у нас далеко не такие огромные деньги, как в шоу-бизнесе. Может, излишняя экспрессия, импульсивность, погружение в материал так сказываются? Хотя, конечно, не только из таких малоприятных моментов состоит мир оперного театра.

– А с вами не было таких случаев, чтобы гвоздик подсовывали под пятку?

– Слава Богу, со мной такого не было. Повезло. Я пришел, когда вопрос выживания в театре стоял не так остро, как при распаде Союза. Тогда проще к этому относились – стало непрестижно, невысоко­оплачиваемо. Оперные артисты попали в число, пардон, нищих. Но ненадолго. Когда наше искусство стало подниматься, когда театры оперы перестали стоять в разряде законсервированных объектов, появились и деньги, и престиж. Стало не так просто попасть в московские театры, а ещё сложнее – в них удержаться.

– У вас есть какой-то особенный настрой перед тем, как выйти на сцену? С попсой всё ясно: микрофон в руки – фонограмма пошла. В оперном искусстве работа только живьем: сцена, рояль и ни одного микрофона – попробуй достать до зрителя в последнем ряду.

– Настрой в этом случае – вся жизнь. Поесть и не переесть, поспать и в итоге выспаться – все положения в нашей жизни важны. Даже общение с женщинами может повлиять. (улыбается).

– То есть всё по графику? Даже секс?

– (Уже серьезно). Абсолютно всё рассматривается через призму выхода на сцену.

– Это должно быть в рамках воздержания? Или наоборот – получил все удовольствия разом, от еды, сна, женщины, и взял самую высокую ноту!

– Здесь индивидуально у каждого. Одним мешает воздержание, а другим оно помогает. Были случаи: кому-то помогало «ни-ни», а через три года артист терял голос. А кто-то берет от жизни все и поет на одном дыхании как в 20, так и в 45 лет. Это лишь доказывает, что у каждого оперного певца свой организм, свой инструмент, требующий индивидуальной настройки. Даже на уровне души. Важен и психологический настрой. Например, сейчас в общении с вами я уже настроился хорошо.

– Вам сейчас…

– 35 лет.

– Для балетников это уже пенсия. А для вас – золотая середина в творчестве?

– Если говорить про старую оперную школу, то это считалось только началом. Сейчас очень модно привлекать молодых ребят к оперному пению. Они быстренько учатся. И для сегодняшнего дня это уже не молодой возраст, центральный.

– В регионах, и у нас в том числе, проходит масса вокальных конкурсов. И многим конкурсантам прочат большое будущее в музыке. Неплохо спел что-то из репертуара Магомаева, вытянул арию из «Тоски» – значит, готов? Насколько реально увидеть в молодом даровании будущую оперную звезду?

– А надо ли это? Тем более что просчитать – ага, он берет семь нот в верхней октаве, значит, станет Паваротти – невозможно. Я думаю, куда важнее дать самому ребенку свободу выбора. Не тащить его насильно в консерваторию. «Выстрелить» он может только самостоятельно. Масса примеров, когда выпускник консерватории с очень хорошими данными выходит на оперную сцену, а через год сбегает – не его это, просто заставили сделать такой выбор родители и учителя.

– А вы бы своему ребенку пожелали пройти все круги оперы?

– Ха, какое любопытное сравнение! Для кого-то это и впрямь круги ада… В моем семейном древе до меня не было артистов. Да и своим потомкам такие перспективы не взялся бы предрекать. Такой путь к оперной сцене, как у меня, своим детям не пожелаю. Тяжело. У каждого своя артистическая судьба. Кому-то везет с педагогом по вокалу, он не зажимается, ему легко переходить от этапа к этапу. Другого с самого начала зажмут, и он кувыркается в прямом и переносном смысле из одной оперы в другую. А переучиваться гораздо сложнее. У меня был путь непростой. Но сейчас, уже чего-то достигнув, скажу так: чтобы что-то понять и получить, необходимо многое испытать и многое пройти. Легкий путь может привести к нулевому результату. Но думаю, это относится к любому человеку любой профессии.