Он играл это интервью – эмоционально, в пластике, интонационно. Подавал каждый ответ, как горячий пирожок из печи – ароматно, румяно, вкусно.
«С Бармалеями увлекательнее»
– Михаил Васильевич, ваши роли в кино довольно долгое время делились на криминальные и милицейские. А какие для вас были дороже, ближе, интереснее?
– Конечно криминальные. Это вам любой актер подтвердит. В советское время отрицательные роли было играть гораздо интереснее, потому что такому герою всё позволялось. (и далее актер показал целую гамму эмоций. – Прим.авт.). Я мог и «ба-а-а», и «па-бах», и «ты шо», и так, и вот так, по-всякому. А в положительном герое всё было строго прописано. Помню, как-то был на пробах на роль какого-то начальника завода. Сцена с подчиненным. Я ему очень грозно так говорю: «Да как ты смел?!» Меня тут же поправили: «Вот только этого, пожалуйста, не надо. Спокойненько спрашиваете, почти невзначай, мол, как ты смел – и держите паузу». Вот вам и импровизация – полный ноль. Поэтому, конечно, интереснее работать над какими-нибудь злодеями. С Бармалеями наша профессия увлекательнее. Вообще к кино я раньше относился... мягко сказать, потребительски. Сейчас понимаю, что тогда был совершенно не прав. Да, я театральный актер, им и остался. Придумал свою сортировку: есть группа театральных актеров, а есть киноактеры, и отдельная категория – театральные актеры, снимающиеся в кино. Вот я относился именно к последней группе. Кино для меня – это, чего скрывать, был хороший заработок. Того, что получали в театре, хватало только на бензин да на продуктовый магазин. Такова была советская реальность.
– В чем разница между советским и современным кино?
– По большому счету, современная киноиндустрия не дотягивает до своего предшественника намного. На несколько голов! С развалом Союза всё рухнуло и в кино. И подняться не может до сих пор. Это касается творческих моментов. Технически кинопроизводство продвинулось вперед, но не восполнило пробелы в актерстве, в выразительности. Раньше кино было человечнее. Оно было и по производственному процессу мощнее. Несмотря на цензуру, всевозможные запреты и ограничения. А может, и в чем-то благодаря этому, ведь пытались пробиться сквозь эти стены, продвинуть новаторские идеи. Я не говорю о потоке, он был чудовищным в кино. И это были сплошь сказки, небылицы о советской жизни – всё так замечательно, а выйди на улицу, и сталкиваешься с полной противоположностью. Современный фильм тоже свои перекосы имеет – мол, стреляют чуть ли не из-за каждого угла, все и всё воруют... Но раньше режиссеры и актеры всё-таки больше старались донести какую-то правду.
«Напишут муть, а актерам разгребай!»
– Может, просто разучились писать сценарии? Или наоборот – пишут на потребу публики и продюсеров, которые видят свою выгоду?
– Вероятно, так и есть. Сейчас в кино вроде бы и никаких барьеров нет. Лишь продюсеры гнут свою линию, нередко совсем непонятную: всё упрощают – героев, историю, сам процесс. Опять же раньше намного серьезнее было сценарное дело поставлено. Была целая школа сценарного мастерства. Сегодня первая проблема в кино – нет хороших сценариев, их разучились писать. Пишут всякую муть! А актерам потом это разгребай. Причем получается так: в сценарии прописан герой – «спокойный, уравновешенный, добрый, жизнерадостный». И ба-бах, приписка: «Временами с необъяснимыми вспышками гнева». Это с чего вдруг?! И так сейчас в кино и на ТВ на каждом шагу.
– Речь идет о сериалах?
– И о них тоже.
– Но в вашем случае есть и другой пример. Сериал «Не родись красивой» прошел с большим успехом по телеэкранам. Кинокритики, кстати, говорили, что такую популярность телесериалу можно было предугадать благодаря именно советским подходам в кинопроизводстве. А также и советской школе актеров. В частности – ваша роль всеобщего папы. Вы вместе с Ириной Муравьевой показали отличный пример – как нужно работать в кадре. А в чем, на ваш взгляд, был секрет успеха?
– Спасибо за комплимент! Что касается секретов успеха, то они были довольно просты. Хотя создатели этого, на мой взгляд, всё-таки телефильма поначалу нас обманули. Мы с Ирой Муравьевой с одного курса, хорошо знаем друг друга. Да и с Нелей Уваровой работать было не впервой – играли «Три сестры» в версии английского режиссера, причем как раз в ролях отца и дочери. Так что ситуативно мы эти роли уже примеряли. А что такое семья? Это наше общее прошлое. С Ирой мы по жизни, начиная с учебы, потом вместе несколько лет работали на одной театральной сцене. Там кем только не доводилось выходить в спектаклях. В том числе и семью играли. А они, режиссеры «Не родись красивой», что сделали, стервецы? Позвонили и говорят: «Знаете, Михаил Васильевич, вот такое предложение – семья в телесериале. Маму согласилась сыграть Ира Муравьева, на роль дочери согласилась Нели». Я тут же, без разговоров: мол, ну конечно, согласен! А Ире в то же самое время, когда со мной только начали разговаривать, так же позвонили: «Знаете, вот Михаил Жигалов уже давно согласился на роль отца, как вы смотрите на роль мамы?» Та в ответ: «А-а, с Мишей? Ну конечно согласна!» Они нас просто обвели вокруг пальца. И наше общее прошлое сработало на этот телепроект. Нам не нужно было притираться к ролям, мы уже в них побывали в советское время. Поэтому легко вошли в кадр в этих одежках.
«Ты мужик
или как?»
– Ваши родители мечтали, чтобы вы стали инженером. Всё у вас шло по плану – институт, диплом инженера, научные работы. Что могло так перевернуть сознание дипломированного научного работника, чтобы он всё бросил ради сцены?
– Начну издалека. Когда были жуткие 90-е, бандитизм расцветал, на улицу боялись выйти. Все охали-ахали! И был не просто ужас, а, как в том анекдоте, «ужас, ужас, ужас». Я в какой-то момент вдруг стал вспоминать свое послевоенное детство. Тогда был кошмарный ужас. И только у ленивого пацана в центре Москвы не было в кармане ножа, а то и вовсе пистолета. Участковых убивали на каждом шагу. Все районы делились на настоящие банды, и все мы были при них. В каждой семье кто-то да сидел в тюрьме. Криминал был жуткий. Но я вспоминаю это время как самое прекрасное! Я ничего не боялся, всё было родным и знакомым. Подскочил на ходу на ступеньку трамвая – вот тебе и аттракцион! И вот тогда нам прививали настоящую культуру театра, которая была просто чудом для такого мальчишки, как я. Папа с мамой работали с утра до ночи, мной им заниматься было некогда, жили в бараке. Ходил в Дом пионеров, участвовал в театральной самодеятельности. И мне безумно повезло с педагогом. Как сейчас помню, Таисия Васильевна Яковлева. Она нам прививала любовь к самому замечательному в театре – это к процессу, репетициям, этюдам. Спектакли мне были менее интересны, чем подготовка к ним. Так оно и по сей день. Она нам не говорила, что театр – это афиши, публика, кассы. Она повторяла: «Театр – это ужасная, неблагодарная, адская работа. И если ты можешь жить без театра, то там нечего делать». Я тогда ей поверил, и сейчас согласен с ней.
– Но слово отца оказалось железным?
– Мой папа был полковник, из деревни родом, считал, что в мире существует только две приличные профессии – агроном и инженер. Мол, остальное – муть. Отец считал, что при жизни он должен увидеть, как его сын получил одну из этих профессий, а потом – делай, что хочешь. Так и произошло. Даже при том, что я собирался на истфак, увлекался историей, папу не ослушался – поступил в Московский институт химического машиностроения. Закончил его, первые годы работал с удовольствием. Разрабатывал по французской лицензии таблеточные машины. Ездил в Европу, за опытом. А тут должен был ехать на стажировку в Англию и отказался. Мне вдруг всё это перестало быть интересным. Технарь во мне умер. Лирик победил физика. Спасали только походы в театр, особенно на плохие спектакли. Если постановка была хорошей, артисты играли отлично, я пребывал просто в умиротворении. А когда спектакль не ладился, я видел ошибки, накладки, хотелось вскочить и переиграть какой-то эпизод. Выходил в хорошем смысле больным после такого театра. В конце концов сам себе сказал: «Ты мужик или как? Что слюни распускать?!» Представил себя через пару десятков лет: эдак сижу начальником отдела в НИИ и рассуждаю – вот я бы да мог бы, да на сцене, да Шекспира! Как только это представил, стало так противно. Всё бросил и решил попробовать себя в театре.
– Вам часто приходилось так переворачивать свою жизнь с ног на голову?
– Я по гороскопу Телец, солидный, серьезный, терпеливый. Но когда уже что-то достает, тогда всё – пелена на глаза, как у быка, и тут меня не остановить. А театр мне дал вторую жизнь. Это всегда живой процесс, контакт со зрителем, работа над собой постоянная – меняйся хоть по десять раз за день. Кино – это режиссерское искусство. Конечно, актеру приятно, если в кино ему предлагают хороший материал. По-настоящему всё зависит именно от этого – хоть в кино, хоть в театре, если предлагают интересную роль, ты готов отказаться от всего остального.
– Как относитесь к определению «популярность»?
– Пусть никто не думает, что это замечательная вещь. Только кажется, что когда тебя везде узнают – это здорово. Для нормального человека популярность довольно тяжелая ноша. Значит, ты всегда должен держать спину прямо, быть начеку, ты идешь и понимаешь, что везде на тебя смотрят. Популярность – это работать на зрителя всегда. Например, я днем в Москве спокойно езжу в метро, а вечером стараюсь этого не делать. Потому что когда народ «расслабленный», под мухой, то начинается: «О, это ты?! Ну-ка, иди сюда! Нет, ты артист хороший, мы тебя уважаем, но что ж ты вот в фильме такую сволочь сыграл?..» А тебе это уже настолько надоело, что вот здесь, под самое горло подступает! И хочется быть невидимкой в такие моменты. Так что, если видите где-то на улице актера, не кидайтесь к нему с расспросами. Он тоже человек.
– Спасибо, Михаил Васильевич.
