СтроительКак мы прятались
В свое время я знала Клавдию Гавриловну как успешного старшего прораба совхоза «Новоалексеевский». Она была единственной женщиной в таком ранге в Убаганском, потом в Урицком (ныне Сарыкольском) районе. С 1985 года, когда совхоз снова передали в Убаганский (ныне Алтынсаринский) район, Клавдия Гавриловна все также работала не просто наравне с коллегами-мужчинами из других совхозов, но, как правило, опережала их показатели. Грамотная, требовательная и обаятельная дама. В голову не могло прийти, что в свои детские годы она пережила мучительные сороковые (военные) и пятидесятые (послевоенные) годы. Предлагаем отрывки из хроники Клавдии Гавриловны Морозовой.
«Нам довелось жить в оккупации. Отец ушел в партизаны, а мы бегали, прятались в бурьянах, в кукурузе, в подвалах. Ночевали там, где могли приютиться. Даже в копнах, в скирдах соломы.
В годы войны нас у мамы было трое. Старший мой брат Лева родился в 1927 году, ему в 41-м было четырнадцать. Сестра Рая – с 1936-го, ей – пять лет, а мне – два года и два месяца. По рассказам мамы, когда начиналась бомбежка, Лева брал Раю за руку, меня на руки, и мы бежали в укрытие. А 25 сентября 1941 года у мамы родилась еще Нина. Зачастую, когда мы убегали, то забывали про этот маленький комочек, нашу сестренку. Мама начинала плакать и кричать, тогда Лева ползком пробирался в дом, где лежала эта кроха. И снова приползал с маленькой Ниной к нам.
Еды никакой не было – собирали то, что осталось неубранным на полях и огородах. Иногда наведывался отец, по ночам. У нас в доме жили немцы, а во дворе находился колодец, полный оружия. Партизаны пробирались тайком, чтобы оттуда что-то забрать, а что-то положить. В то время, когда немцы квартировались у нас, мама им готовила еду. И то, что они не съедали, отдавали нам. Говорили: «Дай Киндер». С русской печки мы заглядывали к ним в комнату. Они нас не обижали, их объедки мы доедали. Поэтому было не так голодно, как в начале войны. Карателей в нашем селе не было. Но были свои жандармы, которые вели себя хуже немцев».
В партизаны
«Всю войну мы, дети, оборванные, босые, просим кушать. Мне уже четыре года, я стала запоминать то, что услышу и увижу. Помню, пришел к нам сосед, что служил полицаем, и шепотом сказал маме, что ночью будет сбор молодежи для отправки в Германию, что Леве надо убегать из села. Ему уже 16 лет, он ушел к партизанам, а уже из отряда – на фронт. Так сосед его спас».
Через наш мост
«Война грохотала, и все происходящее катилось через наш мост. Помню, мама забежала и говорит, что немцы отступают. Это было после их разгрома под Сталинградом. Немцы бежали и все по пути громили, бомбили, грабили, людей били и убивали. Говорили: Сталин – Гитлер – дурак. Из нашей деревни они ушли, а война все не заканчивалась, люди погибали. Рушились города, умирали старики и дети. Но все чаще стали слышать слова: победа, конец войне.
На освобожденных территориях стали собирать воедино, в колхозы, все потерянное, разбитое, разграбленное. Измученные голодом, холодом, страхами, люди с верой в победу над фашистами шли работать, не считаясь с лишениями. А враг на захваченных территориях при отступлении взрывал мосты, дороги, заводы, издевался над народом. Но тогда мы верили, что скоро все закончится, что наступит мир. Хотя и очень трудный, но мир – тихий, без слез и страха за детей».
Другие враги
«Долгожданный день наступил. 9 мая 1945 года. Ура! Победа! Радостно кричали дети, но плакали старики, мамы, бабушки, к которым уже никогда не вернутся мужья, братья, отцы, сестры. Те, которые отдали свою жизнь за Родину, за победу, Но вслед за победой пришли к нам другие враги – голод и разруха.
Мы подрастали, а семья прибавлялась, в 1946 году у родителей родились мальчики-двойняшки. Хлеб давали по карточкам. За ним нужно было идти в город Красноармейск, за семь километров. Целый день надо было стоять в очереди, чтобы получить хлебный паек. Маме дали медаль за материнство, и поначалу она пользовалась льготой, ей можно было получать хлеб не в общей очереди, там не так долго нужно было стоять. Но однажды у нее медаль украли, и пришлось идти в общую очередь.
Стала Рая ходить пешком в Красноармейск. Ей в то время было десять лет. Ребенок есть ребенок. Пока дойдет, обкусает своими мелкими детскими зубами булку хлеба со всех сторон. А однажды она пришла вся в слезах: хулиганы, такие же голодные, как мы, отобрали у нее хлеб. Вернулась с пустыми руками, дома мы все ее ждали – тоже голодные. Мне стало невыносимо обидно, я плакала и кричала, что теперь сама буду ходить за хлебом. Мне в то время было семь лет. Как мог семилетний ребенок идти семь километров туда, а потом обратно, с надеждой, что у него никто не сможет отобрать кусок хлеба? Никто этого сейчас не может даже представить. Голод. Никогда не забуду, как младший братишка лежал на печи и плакал: бляка, бляка, то есть буряка, по-русски – свеклы. Другой еды он почти не знал».
Голодные «толстяки»
«Люди стали работать в колхозе, сеять свеклу, кукурузу, горох. А наши братики-двойняшки умерли. Они такие хорошенькие были, но пухли от голода. Да и все мы тогда были пухлые. Голодные «толстяки». Меньшей сестренке Нине пять лет, братику три года, на улице рвали траву, стручки акации и даже были такие случаи, ели собачий помет, говорили, что нашли колбасу. В 1947 году младших детей отправили в детский санаторий – они были очень пухлые.
Никогда не забуду колхозный горох. Была делянка, куда мы – старшей сестре одиннадцать лет, мне восемь – пошли собирать горох. И вот уже немного набросали горох в сумки, но тут увидели, что бригадир на тачанке несется, машет кнутом. Когда он нас догнал, сумки мы уже бросили. Но он все равно хлестал нас кнутом. Я кричала как резаная: дяденька, миленький, прости, мы больше не будем. Пишу по-русски, а кричала тогда по-украински. Этот дяденька гнал нас кнутом до самого дома. Вызвал отца и сказал, что всех нас отдаст под суд. Отец сделал вид, что не знал о нашем походе за горохом, хотя ему было хорошо известно, куда мы пошли. Он нас очень сильно ругал, побил лозиной и закрыл в темной каморке. Так мы были наказаны дважды».
Ботинки первоклассницы
«Мама работала в колхозе, а отец уже не мог, его мучил туберкулез. Но ему удалось развести голубей, кроликов, где-то взял или, может быть, до войны у нас были, два улья пчел. А потом у нас появилась своя кормилица – корова Галка. А одежды и обуви так и не было.
Наступили холода. Мама утром разбудила и дала мне ботинки разных размеров, один – 40-го, другой – 43-го размера. Я в рев: не буду их носить, пойду в школу босая. Но меня обули силой. Намотали на ноги онучи (портянки) и отправили.
В школу нужно было идти по мосту. Я залезла под мост и сидела под ним до тех пор, пока не прошла моя старшая сестра Рая, учившаяся во вторую смену. Она пришла в школу и спросила у моей учительницы: где Клава? И услышала в ответ, что меня в школе не было. А я зашла к своей подружке по классу, спросила, какие уроки надо выучить и довольная пришла домой, думала, что никто ничего не узнает. Учу уроки. Приходит сестра из школы и говорит отцу, что я не была на занятиях. Снова наказание, снова темная каморка. После школы я должна была полить огурцы, помидоры, забрать из садика Нину и Колю. В 1948 году закончила первый класс, осенью пошла во второй. С этого времени начинаются новые мои мытарства».
Окончание в ближайших номерах «КН»
Фото Константина ВИШНИЧЕНКО
и из личного архива Клавдии МОРОЗОВОЙ
и из личного архива Клавдии МОРОЗОВОЙ
