Мы встретились, когда оправдательный приговор суда уже вступил в законную силу.
Я сразу не узнала Айгуль Азаматовну. Она не была похожа на ту женщину, которая давала показания в суде или слушала свидетелей, сидя в камере следственного изолятора. Иногда было видно, что подсудимая едва сдерживала слезы. Но чаще, признается, по совету своего адвоката Олега Шемелина, старалась помнить: она не просто женщина, она – полковник полиции. Не сдержалась только, когда услышала: оправдать за отсутствием состава преступления...
Аноним и общественное поручение
– Как вы думаете, Айгуль Азаматовна, что с вами произошло? 21 год безупречной службы в полиции, успешная карьера – стать полковником и занять должность заместителя начальника следственного управления не каждому удается.
– Я просто выполняла общественное поручение. Собирала деньги на имиджевые мероприятия. А меня обвинили в превышении должностных полномочий. В рамках МВД ежегодно все сотрудники полиции перечисляли на эти цели однодневный заработок. То же самое было у нас в следственном управлении. Когда мы подводили итоги работы сотрудников, поощряли лучших, никто не выделял на это средства. Но это надо было делать, потому что стимулирует работу. Сборы денег были многолетней традицией, и те, кто работал давно, это знали. А вот молодые...
– Вы знаете анонима, который написал на вас заявление?
– Знаю.
– Но ведь с этим можно было разобраться. Меня вообще, пока шел суд, не оставляла мысль: если такие сборы незаконны, а они идут по всей республике, их можно было остановить приказом министра МВД или начальника Департамента. Вам ведь наверняка и самой они не нравились?
– Конечно. Но если брать, на какие цели шли наши деньги...
– Так почему, по-вашему, не разобрались?
– Служебное расследование вела инспекция по личному составу управления собственной безопасности. А потом все преподнесли так, что я дискредитировала систему. Мое же мнение, дело в непрофессионализме сотрудников управления собственной безопасности. Когда меня, старшего следователя, повысили до замначальника управления, а потом досрочно дали погоны полковника, это согласовывалось с УСБ. А я на тот момент уже два месяца была у них в разработке. Как это объяснить? Ответ у меня один: надо было распиарить, что большого начальника взяли. Я считаю, что должностные лица обязаны понести ответственность.
– Следователем была Татьяна Сидорова – ее имя часто звучало в суде.
– У нас с ней были неприязненные отношения, еще когда она работала в следственном управлении. По закону она должна была взять самоотвод, но этого не сделала.
Два ареста
– Вас же арестовывали дважды. Как это было?
– Ко мне в кабинет пришли с обыском. Изъяли шесть ежедневников, сотовый телефон и семь тенге из кошелька. Потом был обыск дома. Там ничего не изъяли, хотя все перевернули, даже сливной бачок сломали. Ужасное ощущение, шок! Мне кажется, те, кто участвовал в обыске, удивились, что у меня не хоромы, а самая обычная квартира. А как иначе с обычной зарплатой, тремя кредитами, сына учила. На следующий день пошла на работу, а кабинет опечатан. Куда идти? Что делать? Поднялось давление, и я поехала в поликлинику.Видимо, это расценили посвоему. Нас с адвокатом вызвали на допрос, и меня задержали. Но после жалоб в прокуратуру на следующий день отпустили. Как оказалось, ненадолго. Следователь добилась через МВД, Генпрокуратуру, чтобы меня закрыли. Хотя прокуратура говорила: она женщина, никуда не сбежит. 4 мая вечером я была в кабинете своего адвоката, чувствовала себя плохо, у меня был почти гипертонический криз. Стали спускаться по лестнице, а навстречу четыре человека. Наручники не одевали, сказали пройти в машину. В два часа ночи я оказалась в ИВС.
Следственный изолятор
– Сколько вы провели под арестом?
– Одиннадцать месяцев и шесть дней.
– Каким было это время?
– Там есть коридор, он у них называется продол, где содержатся сотрудники полиции. На меня оказывали моральное давление. Я думаю, не без «просьбы» УСБ. Поселили в самую ужасную камеру 30. Она была вонючая, вместо крана – тюбик от пасты. Кровать старая, железная. Матрац очень тонкий. Когда через полгода в этом продоле затеяли ремонт, меня переселили на шестой пост, где содержались женщины. Кровати, хоть и двухъярусные, там были новые. В камере тепло, никакого запаха. Можно было открывать окно и смотреть на улицу, а не в потолок.
В своей 30-й камере была одна. Сама попросила, боялась, подсадят уголовников. Но уже через два месяца одиночество стало невыносимым. Только и ждешь, когда придет адвокат или сестра, как общественный защитник. Тогда я уже начала просить дать человека. Давали по одному, у которых статьи были не очень тяжкие – с ними проблем не было. В соседних камерах находились ребята, мы через окошки общались. Поддерживали меня морально, как могли.Обыски в камере были постоянными. Однажды пришли, как я поняла, с указанием провести такой шмон, чтобы я затряслась. Стол был сколочен из досок, между ними те, кто здесь раньше находился, натолкали бумажки, фантики. Весь этот мусор вывалили на пол, при этом ни совка, ни веника... Убирай как хочешь. Залазили на окно, в санузле неизвестно что искали. Конечно, ничего не нашли. Это было очень унизительно.
После Нового года был онлайн-процесс. И сестра мне рассказала, что какие-то мошенники зашли на мой сайт в «Одноклассниках», создали страничку от моего имени и стали друзьям писать: помогите, чем можете. Некоторые на эту уловку попались. Переводили деньги. Сестра написала заявление в полицию. Реакция была удивительная. Полицейские сообщили в Департамент уголовно-исполнительной системы, и их сотрудники пришли шмонать меня. Подумали, что я действительно этим занимаюсь прямо в камере. Зашли человек десять, все перевернули, перетрясли, естественно, ничего не нашли. Представьте мое состояние, меня всю колотило.
– Как к вам относились сотрудники изолятора?
– Шарахались. Лишний раз ничего не спросишь. Но везде есть жизнь. Во вторник приносили книги, в среду – душ. В четверг надо заполнить прайс, чтобы приобрести что-то в местном магазине. Один раз в день часовая прогулка в закрытом дворике. Это если нет заседания суда. Очень удивлялась, какие в библиотеке книги. Надо бы позитивные, а тут про маньяков, как детей убивают, как насилуют. Есть книги для женщин про любовь. Одну такую прочитала, не мое. Просила принести детективы Донцовой или Устиновой.
– Часто плакали?
– Конечно. Сначала даже суицид хотела совершить. Потом подумала: кому сделаю лучше – сыну, маме, сестре? Стала вспоминать женщин, которые отсидели. Вышли же и живут дальше. Попросила принести мне все кодексы. Изучила условия содержания в колониях. И более-менее себя успокоила.
О надеждах
– Были уверены, что осудят?
– Я не позволяла себе верить в хороший исход. Приехала на приговор со списком, что мне приготовить на этап. Приговор три раза откладывали. Но при любом раскладе надо было держаться. Мои таблетки – мои подружки... Когда услышала: «Признать невиновной, оправдать...», меня повело, слезы сами полились... Помню, дверка открывается, меня выпускают...
– Судебный процесс был долгим. Иногда казалось – затянутым.
– Мы благодарны судье, что объективно разобрался.
Что дальше?
– Дальше иски по реабилитации и восстановление на работе. Собираем документы.
– Пройдет время, вас восстановят. От чего будет зависеть: выйдете ли вы на работу?
– Не знаю. Надлом у меня произошел: как дальше работать с людьми, которые предали? Кому можно доверять? В числе тех, кто написал на меня заявление, семь заместителей начальников райотделов (всего их по области 22). Я к ним хорошо относилась. Некоторым помогала. Надавили на них, вот и сдались.
– Меня поразила позиция вашего начальника управления Нурлана Арыстанова. Ему после увольнения нечего было терять или этот человек просто не способен предать?
– Здесь человеческий фактор, прежде всего. Поступил, как должен был поступить честный человек. Когда он дал показания в мою пользу, ему отменили прекращение уголовного преследования. Чтобы продавить. Правда, потом опять прекратили.
– После оправдания вам многие звонили?
– Очень многие. Но из следственного управления – никто.
– Это было самое тяжелое время в вашей жизни?
– Я запретила сыну идти работать в полицию, хотя у нас полицейская династия. На тот момент он уже почти закончил «первоначалку» и числился сотрудником. Сейчас ушел в другое ведомство, но тоже с погонами.
