И редкий солнца луч, и первые морозы...

За окном все по Пушкину. Время итогов. Текущий ноябрь закончится формальным завершением охоты на водоплавающую дичь. Береговая линия озер подсохнет, значит, можно выходить на кабаньи тропы. Но это уже штучный вид охоты. В нем больше рационализма, холодного расчета и монохромности. В охоте на птицу ровно наоборот: промазал – ну и лети себе, птичка, а я пока утренней зарей полюбуюсь...

Хромой гусь летать не перестанет

Моему стародавнему другу из Пресногорьковки Алексею Аманжолову было явно не до красот. Его звонок был наполнен отчаянной попыткой восстановить справедливость в мире фауны: «Анатолий, где утки?!». В самом деле, понять это невозможно: моя родина Пресногорьковка, с ее березово-озерными окрестностями и традиционным набором охотничьей дичи, выглядела аномально. В полсотне километрах от нее, в райцентре Узунколь, не менее стародавний мой друг и егерь Виктор Несин, тоже разводил руками: куда что подевалось? Он вспоминает события позапрошлогодней давности, когда утка шла до самого Нового года, вселяя в охотников уверенность, что эта изобильность продлится и в последующие лета. Но у дичи, оказывается, были другие планы: отныне она вела себя как десантные соединения: налетала тучами на водоемы, используя их как аэродромы подскока. Короткий отдых – и все, адью, камрады! «Столько гуся весной было, и где он теперь?!». Привычные миграционные маршруты ломались с хрупкостью ледяной корочки, рождая в умах охотников путаные версии и причины хромого птичьего поведения.

Эта же путаница происходила и в других охотничьих регионах области, с той лишь разницей, что дичь кому-то из добытчиков попадалась густо, а другим – редкой удачей. Собственно, из такой вот чересполосицы и складывается характер нашей степноозерной охоты. Я вот уже четвертый год в июле беру путевку на кроншнепа, четвертый год наматываю километры по ковыльным пустошам и соленым озерам (места ночевок и отдыха этой птицы), и четвертый год возвращаюсь с пустыми руками. Ну нет его, кроншнепа! Нет его там, где я со товарищи ежегодно в жарком июле добывал его играючи. Обрезало. Редкие стайки подадут свое протяжное «киу-у-у» в бездонном небе, и там же, в небе, бесследно растворятся.

Порхание кречетки

Мои интернет-попытки обратиться к ученым орнитологам привели к интересным результатам. Так я узнал, что птица гибнет от линий электропередач, от ветряков, от высотных зданий и не любит места, где хозяйничают люди. Рефрен – человек виновен. Не сбрасывая сей факт, я читал и думал: у нас на большинстве из восьми тысяч озер, скорее, гуманоида из космоса встретишь, нежели человека. Какие ветряки? Какие высотные здания? А еще я узнал, что в Казахстане, с участием международных организаций, методом спутникового мониторинга исследуется жизнь кречетки, краснозобой казарки и орлов. Читаешь отчет и умиляешься: «Три кречетки провели зиму в Пакистане, одна в Индии и еще одна, проведя какое-то время в Иране и в Катаре, выбрала конечным пунктом зимовки юга Саудовской Аравии».

Я не обсуждаю науку. И упаси меня боже кидать камень в орнитологов. Я просто хочу понять: почему наша охотничья область, через которую пролегает Афро-Евразийский пролетный путь, заполняющийся миллионами транзитных охотничьих особей, не интересна ученым? Не имея от них информации, мы у себя вынуждены гадать, тыча пальцем в небо, словно живем в эпоху лучины. Между тем позволю себе заметить, охотничья отрасль, имеющая на содержании пирамиду Хеопса из комитетов, управлений, законодателей, тоже в своих инициативах и методах от лучины далеко не ушла. Не видно ее посланцев на наших водоемах с целью посчитать птиц, как и желания дать охотсообществу рекомендации на основе всех этих умных штучек – джи-пи-эс, квадрокоптеров, международной аналитики. Причем это должно происходить не по хотелкам того или иного начальствующего субъекта, а согласно «Инструкции по проведению учета видов животных на территории РК», имеющей законодательный статус. И, да, инструкция худо-бедно соблюдается методом бёрдвочинга. В переводе с английского – невооруженным глазом. Или слегка вооруженным – биноклем или подзорной трубой. И это наука?



По миру с палкой о двух концах

Между тем лимиты на охотдобычу даются из столичных верхов. Процедура накатанная: охот общества, коих у нас в области порядка за двадцать, выкупают их у государства загодя, потом с определенной накруткой реализуют охотникам в виде путевок. С содроганием вспоминая недавние годы, когда путевка разрешала тебе добыть за осенний трехмесячный сезон две утки, я нынче с полным удовлетворением ездил по озерам с документом, разрешающим мне за 14 тысяч тенге отстрелять три десятка особей – гусей и уток. Очень удобная штука, не ограниченная никакими суточными рамками и географией охотугодий. Мне за эти месяцы хватило двенадцати уток и двух лысух. Возможно, мастерство хромало. Возможно, удача отвернулась – можно придумать десятки отговорок для собственных промахов, но факт остается фактом: половина моего оплаченного лимита продолжает летать и размножаться. А это уже вселяет в меня уверенность, что в следующем охотничьем сезоне картина в целом повторится. Есть, правда, одно «но»...

Есть такое выражение: «дьявол кроется в деталях». Это значит, что в любом явлении есть малозаметные составляющие, которые, тем не менее сильно влияют на его суть. А малоприятная наша суть в том, что некоторые охотобщества пролетели с путевками. Выкупить они их выкупили, а продать охотникам не сумели. А путевки (лимиты) – не кроссовки из магазина, которые при наличии чека можно вернуть назад, не потеряв ни тиына. Лимиты на балансе охотхозяйства при их невостребованности – это неликвид, балласт, чемодан без ручки.

Проблема остро замаячила весной. Повсеместные аномальные паводки сделали весеннюю охоту на селезня утки бесперспективной: какая тут охота, если ни берегов, ни дичи, недоступно рассыпавшейся по болотистым мелководьям. Непроданные путевки легли балластом. А потом наступила осень, и руководство некоторых охотхозяйств, видя, что с количеством дичи некая неопределенность, решило не повторять ошибки весны и, следовательно, лимиты у государства поостереглось выкупать. Доступ на территорию охоты был попросту закрыт. Палка о двух концах. Непроданные лимиты – это недополученные государством налоги. Закрытые для охоты земли и воды не по заключению ученых-биологов, не по решению госскомиссии, а по воле арендатора – это нарушение им договорных обязательств. Элементарно: если ты брал территорию для развития спортивной охоты и охотничьего туризма, для сохранения природной биоты, то где результат? И еще один немаловажный фактор – недовольство самих охотников таким положением дел. Люди нервничают и требуют от контор объяснения...

Кровососы как временное явление

И последнее, оптимистическое. Как бы ни складывались обстоятельства, охотничий процесс беспрерывен. Сколько я знаю своих друзей-охотников, ни один из них не испытывал горького разочарования, возвращаясь с засидок пустым. Досада, юморок с подковыркой относительно собственного мастерства и везения – это сплошь и рядом. Весной, отправляясь на тетеревиный ток в леса Мендыкары, я был уверен в его прошлогоднем состоянии: сухие поляны, никаких кровососов... А приехал в самый сущий ад: из земли лезла трава, утопленная в россыпь луж и покрытая толстым-толстым слоем звериного комарья. Липкая кусачая масса, облепляющая противомоскитную сетку на раз-два. Планы залечь здесь на сутки тут же рухнули. Добыв с горем пополам одного тетерева, я возвращался домой сквозь ночной дождь с чувством, будто только что вырвался из застенков гестапо...

Ну и кто мне помешает вернуться сюда следующей весной?