Вот уже 74 года она живет с постоянным чувством голода. Оно, кажется, поселилось в ее голове, душе, сердце. Вкус брюквы 1942 года порой ощущается, даже когда она кушает хлеб.
Фрагменты детства
Ольга Александровна живет в скромной однокомнатной квартире на КСК. У нее добрые глаза, ухоженные руки, тихий голос и размеренная речь. В ее доме нет запаха старости, в волосах нет спутанности, а в словах – обиды. Этим порой грешат люди в возрасте. К ней в гости лучше приходить рано утром. Потом дела. В основном, медицинские и бюрократические. Но об этом позже. Детство Ольга ВАСИЛЬКИВ помнит фрагментарно.
Но Германия вновь ответила, что документы сгорели, а те, что остались, подтверждают лишь, что в плену была ее мать…
- Родилась я в Житомирской области, украинский город Бердичев. Себя помню с четырех лет. Это было начало войны. Мама меня тянет за руку. И я перескакиваю, перепрыгиваю через раненых, которые повсюду. Мама была медсестрой во время войны… А потом сразу немцы. Они были в красивых голубых шинелях. Не заходили в дома, где люди болели тифом. Когда нас с мамой арестовали в Козятино, я как-то и не осознавала, что виной тому они, те самые, в красивых шинелях.
Нас посадили в вагоны - деревянные, с дырами повсюду. В таких скот обычно перевозят. А потом началась стрельба, бомбежка. Повсюду огонь, свистит, бабахает. И девочка. Она то ли потеряла маму в толпе, то ли была без нее. В общем, она плакала и звала маму. На нее никто не обращал внимания, ее оттесняли все дальше. Некому было взять ее на руки во время опасности. И ее убило. «Мама, мама!» - до сих пор ее крик в ушах.
А мама моя вдруг замерла и смотрит вверх. Ей привиделся папа, дед мой. Тот ли сон приснился, то ли, не знаю, что это было. В общем, словно нет крыши у поезда и там он. И говорит: «Бери ребенка и беги в другой вагон». Вот так мама сидела и смотрела в потолок, а люди ее уже за сумасшедшую приняли. И тут она словно пришла в себя. Схватила меня. А куда бежать-то? Что было дальше, не помню. Но помню, перед нами стоял человек, который уголь в топку паровоза бросал. Черный весь. Он орал маме: «Ты что, дурна?! Чего ты кричишь? Куда я тебя возьму? Тут уголь повсюду, разве не видишь?!» Уж не знаю, что там произошло, но помню, что он нас за руки прямо на гору угля и закинул. И в этот момент страшный взрыв. В общем, вагон, из которого мы успели вылезти, весь пылал огнем. Он остался на путях, а мы ехали дальше, сидя на угле…
Не страшно
Как они приехали во Франкфурт-на-Майне, Ольга Александровна не помнит. В памяти лишь картинка – толпа людей, вполголоса тревожно жужжащих о чем-то, и ряды двухъярусных нар.
- Это и был наш лагерь. Было ли мне страшно? Нет. Рядом было много людей. Своих. И по-детски мне казалось, что беды не будет. Первое, что сделала – залезла на второй ярус койки. Голая деревяшка, даже простынки нет. Но было интересно созерцать все оттуда. А потом начался голод. Однажды я увидела что-то огромное. То ли клубень, то ли овощ какой. Когда его жарили, что-то черное выделялось из него, топилось. Оно было сладким. Потом я узнала, что это брюква. Только ею нас и кормили. Еще помню, что мама начала опухать. Еще однажды немцы ее чуть не расстреляли. Решили, что она еврейка. Чернявая была, волос вился. А вился, наверное, от тифа, думаю я. А потом мама куда-то исчезла. У меня лишь осталась странная фотокарточка. Обрезанная. Одни ноги. Но я ее берегла. Она напоминала о семье. Я начинала взрослеть и понимать, какой ужас происходит вокруг…
Мама
Сколько она жила в том лагере, не знает. После был детдом в Гродненской области, потом она вернулась на Украину. Там вышла замуж, и в 1961 году вместе с мужем приехала на костанайскую целину.
- Жили то в одной землянке, то в другой, просились в комнаты. Тогда уже у нас было двое детей, с ними пускать не хотели. Так я их за забор прятала, пока с хозяевами не договоримся. Непростое было время, но работы здесь было много.
Когда семья жила в зерносовхозе имени Баумана, это недалеко от Костаная, решили они обзавестись коровой. Но досталась такая, что молоко давала через раз.
- Ну мне и посоветовали чистоплотную женщину, у которой можно покупать свежее молоко. Пришла я к ней. Она, пока с крынками разбирается, усадила меня за стол. А на столе у нее фотокарточки лежат. Я и давай их рассматривать. И вдруг обмерла. Вижу, фото лежит. Обрезанное. Без ног. Достаю свою фотографию. Я всегда у груди носила. Как будто боялась последнюю ниточку, связывающую с семьей, потерять. Прикладываю – сходится. На фото женщина. Я перебираю другие фото, есть эта же женщина и с маленьким ребенком. Выходит, со мной. Так я нашла маму.
Когда на пороге появилась хозяйка дома с молоком, Ольга ей протянула сложенный пазл. Они долго, обнявшись, плакали. А потом начался непростой период в их отношениях. Дочь отказывалась понимать, как мама могла ее потерять. Та объясняла, что ее переводили в другое место, и в толпе она не уследила за дочкой. Потом пыталась искать. Ответ был один – документы сгорели, ваша дочь числится без вести пропавшей.
- Она хотела, чтобы я ее называла мамой, а я не могла. Сама не ожидала, что так обида давить будет. Сначала звала ее Еленой Ивановной, потом старалась здороваться, не используя конкретное обращение. А потом сдружились. Я снова обрела маму. Похоронена она здесь, на Костанайской земле.
Наша Масленица
- Я не в обиде на судьбу. Рада, что меня не сожгли в топке. Рада, что ужасы заточения выпали на мое раннее детство. Рада, что большая часть моей жизни прожита в Казахстане. У меня уже ощущение, что я здесь и родилась. Я рада, что нашла все-таки маму. А отец, кстати, погиб на войне. Еще я благодарна маме за то, что умею предчувствовать, как она. Помните про случай в вагоне? Она ведь тогда спасла меня. Вот и я однажды спасала своих детей. Работала тогда на камвольно-суконном комбинате в Костанае. А землянку мы снимали в районе парка на Первомайской. Во время ночной смены обычно работники делали перерыв. Большинство в это время дремали. А я рванула бегом с КСК в центр. Детей глянуть. Стучу, не открывают. Я тогда окошко выставила и через него внутрь. Уже пол вовсю дымился возле печки. Успела вовремя.
Вот только сегодня обоих сыновей Ольги Александровны уже нет в живых. Она осталась с дочкой, которую родила уже на целине.
- Когда второй сын в больнице умер, я решила, что больше не хочу жить. Мне тогда как раз нужно было операцию на кишечнике делать. Но врачи говорили, что шансов мало, не выживу. Вот я и дала на нее согласие. Таким образом с собой покончить решила. Едем с дочкой в автобусе в больницу. Она меня отговаривает. Сзади нас сидит девушка, слышит наш разговор. А потом, когда к выходу шла, повернулась ко мне и протянула монету - 50 тенге. И говорит: «Вот вам, бабушка, на счастье. Положите ее в носочек перед операцией». Улыбнулась и ушла. А во мне что-то перевернулось.
Монету я в носок положила, да не знала, что перед операцией все с меня снимут. В общем, выпала она. А я все равно выжила. Врачи ликовали. А я думаю, того добра, что она мне пожелала, было достаточно, чтобы чаша перевесила. Если читает сейчас это, целую ее крепко.
Ольга Александровна получает пенсию меньше 40 тысяч тенге. У нее с детства из-за пережитого голода проблемы с кишечником. И операция их не решила, она продлила ей жизнь. Пожилая женщина признается, что всегда испытывает чувство голода. Оно словно замерло в ней и не отпускает. Говорит, любит молоко, но денег хватает обычно на картошку и масло, это более необходимое.
Ей пытались помочь оформить пособие как пленной. Но Германия вновь ответила, что документы сгорели, а те, что остались, подтверждают лишь, что мама Ольги Александровны была в плену. Убиралась в домах обеспеченных немцев. Без дочери. Судя по всему, это действительно было, но после того распределительного лагеря, потому что дата в документах – 1944 год. На два года позже пленения матери и дочери. Местные специалисты советуют 78–летней бабушке найти свидетелей. Вот на это чудо она и надеется. Вдруг этот материал прочитает кто-то из тех, кто ее в том лагере помнит. Или найдутся чиновники, которые возьмутся за это дело и помогут бабушке.
- Вы меня спрашивали, не пугает ли меня немецкая речь, когда сегодня ее слышу. Представьте себе, нет. Моя мама - полячка, папа – украинец, я живу в Казахстане. И сейчас вам про немцев расскажу. Зимой с территории лагеря была видна улица Франкфурта-на-Майне, там местные немецкие дети с горки катались. И мне так хотелось. Помню вышку, на ней стоял солдат с оружием. Я подхожу к вышке, подниму на него голову и лезу через колючую проволоку. Цепляюсь за проволоку, но лезу. А потом бегом к горке. И давай с детьми кататься. Они меня не выгоняли, вместе хохотали. Домой я возвращалась без пуговиц, потому что на животе съезжала. Мама мне их в итоге делала из палочек каких-то. Тот немец на вышке, он почему-то в меня не стрелял. Хотя видел, как я катаюсь и как иду обратно.
А на днях иду домой. И вдруг шум, музыка, гурьба людей веселится. Я остановилась посмотреть, порадоваться. Думала, свадьба. Оказалось, Масленица. Отмечает немецкое общество «Возрождение». Так они меня и блинами угостили, и гостинцев дали. Целуют, обнимают. Я и поплясала с ними. Пока у нас в Казахстане так отмечают русскую Масленицу немцы, все у нас будет хорошо, детки.
