О том, какая разная учеба в нашем и иностранном университетах, почему диплом вуза обесценивается и каким путем надо идти, чтобы обеспечить продовольственную безопасность страны, рассказывает Сансызбай Жиентаев, профессор, председатель научно-технического совета Костанайского госуниверситета им.А.Байтурсынова.
Учеба, наука
- Сансызбай Мухаметгалиевич, на каких языках вы читали лекции в Великобритании, в Германии?
- На французском и немецком. В МГУ по внутреннему конкурсу я поступил на кафедру экономики зарубежных стран. Нам преподавали французский для начинающих и немецкий для тех, кто продолжает обучение. Требования были строгими. Военную подготовку, к примеру, мы проходили полностью на французском в течение пяти лет. Нас готовили к работе за рубежом. В 1973 году я должен был ехать в Африку, но умер отец, пришлось взять на год академический отпуск, уехать домой. И все же французский пригодился - аспирантуру заканчивал как раз в то время, когда Москва готовилась к Олимпиаде-80. Приезжих спортсменов размещали в общежитии МГУ, и я неожиданно для себя поработал переводчиком. Общался с игроками баскетбольных команд из Конго, Алжира, Марокко. Был и на стадионе в Лужниках, в тот самый яркий момент закрытия, когда в воздух поднимался знаменитый символ Олимпиады...
- Почему же не остались в Москве?
- После того как окончил аспирантуру, мне предлагали стать преподавателем на кафедре. Но я вернулся в Казахстан. Мама болела, не мог оставить. В Костанае меня встретили очень хорошо. Сразу дали квартиру, через полтора года заведовал кафедрой, потом стал деканом... Жаль, конечно, было расставаться с Москвой, сроднился с ней за 10 лет.
- Правда ли, что ваша докторская диссертация не сразу прошла нострификацию в Казахстане?
- Докторская степень, защищенная в МГУ имени Ломоносова, признается во всех странах. Ко мне не было претензий по этому поводу ни в Германии, ни во Франции, ни в Англии, где я в свое время работал. Но прежнее руководство Минобразования Казахстана, которое было в эпицентре коррупционных скандалов, требовало от меня «благодарности» за переаттестацию докторской степени. Я наотрез отказался. Поэтому в течение 12 лет для Казахстана я считался кандидатом экономических наук. Вместе с тем я благодарен ректору Хусаину Валиеву, что он с июня 2001 года определил мне заработную плату как доктору наук. Конечно, это в известной степени остановило мой карьерный рост. Но в целом возможности для развития можно найти где угодно.
- Например, победить в сложнейшем конкурсе и преподавать в Кембридже?
- В 1995 году коллектив нашего сельхозинститута и «Костанайский фонд милосердия и здоровья» выдвинули меня кандидатом в депутаты Парламента РК. Один из международных наблюдателей был из Франции, он обратил внимание на мою предвыборную программу, особенно на ту ее часть, которая касалась аграрной политики Казахстана. Через год я получил письмо из Кембриджского университета с предложением участвовать в конкурсе. Путь на кафедру был длинный, несколько лет мне присылали тестовые задания, круг вопросов был весьма разнообразен. Знание французского языка позволило работать без переводчика. Участвовали в конкурсе более шести тысяч преподавателей, выбрали только девять.
Европа
- И каково это, преподавать в одном из самых известных университетов мира?
- Очень большой зал, меня слушают 500 человек. А вот с первой лекцией вышел конфуз: аудитория мало знала о Казахстане, считала его частью России. Присутствующие не имели представления о природно-климатических условиях нашей страны, о ее экономическом потенциале, аграрном производстве... Думали, что это страна типа Конго, в которой нет коммуникаций и железных дорог. Моя ошибка была в том, что я не имел с собой карт Казахстана, какой-то иной наглядности. Но очень хотелось, чтобы про нашу страну знали как можно больше. Взял отпуск, отправился в Париж, где нашел нашу диаспору, попросил коллег из Сорбонны помочь приобрести наглядные материалы. К концу моего пребывания в Кембридже, представление у аудитории о Казахстане резко изменилось.
- А в Германию как вы попали?
- Был координатором немецко-казахстанского проекта развития аграрного производства. Представительство работало в 136 странах мира. В течение пяти лет изучали сельское хозяйство в разных регионах Казахстана, рассчитывали возможность обеспечить наши предприятия немецкой техникой. Проект не пошел. Технику немцы предоставляли, но не все регионы могли вернуть деньги. Это было в девяностых, неурожай. Я работал координатором и параллельно преподавал, читал лекции в высшей сельскохозяйственной школе. Мне понравилась организация – если студент чувствует, что лекция не нужна, он поднимает руку и уходит. Или может написать записку. Поэтому преподаватель должен постоянно готовиться. Если рассказываешь те вещи, которые написаны в книгах, это не будут слушать. У нас кредитная система вроде бы тоже предполагает, что студент может выбирать - ходить ему на лекции или нет. Но я думаю, что кредитная система эффективна там, где мощная база, где студент знает, что ему необходимо это образование.
Уроки
- А у нас часто высшее образование получают люди, которые потом не знают, что с ним делать.
- Англичане консервативны и гордятся этим. Говорят, что консерватизм накапливает содержательность. Я отчасти с этим согласен. А у нас - поспешно подписали Болонскую конвенцию, махом отмели все достижения советской системы. Возможно, не стоило выбрасывать абсолютно все. Мы изменили конкурсную систему, дали возможность получать образование всем. У нас нет культа образования, культа труда. Все хотят быстро разбогатеть. А разбогатеть сегодня рабочему или ученому сложно. В Европе иначе. Когда я работал в Германии, различие в зарплате того периода у профессора и министра образования составляло всего 10 процентов. В современном обществе главной ценностью стали деньги. Этот образ богача муссируется в СМИ. Я благодарен «КН» за то, что у вас иная позиция. Не все должны иметь диплом о высшем образовании. На Западе количество студентов соответствует потребности, ротации кадров. У нас в Казахстане получили в прошлом году образование 16 тысяч экономистов, около 14 тысяч юристов. А востребовано в 7-8 раз меньше. Диплом теряет ценность. Но пока не будет культа знаний, культа труда в обществе, молодежь не станет меняться.
-Чем это грозит Казахстану?
- Товары народного потребления надо производить в своей стране. А они будут хорошими, если люди будут работать. У нас же не производят ни одежду, ни обувь. Рабочие профессии, говоря языком фольклора, загнаны в угол. Через несколько лет мы будем окончательно зависеть от импорта.
- Что же делать?
- За счет аграрно-индустриального потенциала мы можем подняться. Конечно, делать такие телевизоры, автомобили, как немцы и японцы, мы пока не можем. А вот продовольственную продукцию, экологически чистую можем предложить. Необходимо, чтобы государство поддерживало производителя. Страна имеет продовольственную безопасность, если 85 процентов продукции, потребляемой населением, производится в этой стране. Мы сейчас уже три четверти производим сами, остальное завозим из-за рубежа. Если дойдет до половины, страна будет зависимой. Но у Казахстана есть возможности: за последние 10-15 лет мы вошли в семерку самых крупных экспортеров муки и зерна. Теперь нужно экспортировать не только зерно, но и готовую продукцию. Макароны, хлеб. Для этого нужна четкая аграрная политика и контроль. Сегодня принято критиковать учение марксистов. А вы внимательно почитайте: Ленин писал, что социализм - это, прежде всего, учет и контроль.
- Насколько я знаю, вы выходили на Правительство с конкретными предложениями и проектами?
- Несколько лет назад я был одним из участников правительственного совещания. Из моих семи предложений пять были приняты. К сожалению, ни одно пока не реализовано. Хотя я не просто говорил об идеях, я полностью все просчитал. К примеру, на границе Акмолинской, Костанайской и Северо-Казахстанской областей ежегодно забивается около 4,5 миллиона овец, более 300 тысяч голов крупного рогатого скота, не считая лошадей, плюс - свиньи. И шкуры пропадают. Особенно от овец. Мы отказались от технологий производства хорошего лавсана, шерсти. Но взять и шкуры КРС: в полуобработанном, экологически чистом виде они уходят за рубеж. А потом шкура, которую мы продали за 190 долларов, возвращается в 230 раз дороже. Я специально подсчеты вел. До революции в Казахстане было 25 кожевенных заводов. В Великую Отечественную войну 60 процентов одежды шили у нас. В советское время в Семипалатинске шили дубленки на экспорт. Сейчас этого нет. Но ведь можно все возродить. Есть материал, можно взять старую технологию, и мы сможем не только Казахстан, но и Россию обеспечить. Если в Казахстане будут качественные товары, то о нас будут знать все...
- Спасибо.
