Военный журналист и документалист Шахида Якуб-Туляганова знает об этом не понаслышке.
Шахида ТУЛЯГАНОВА (на снимке) свою карьеру в ВВС начала в Центрально-Азиатской программе. Работала в Средней Азии, на Кавказе, в Украине, Израиле, Турции, Сирии. Ее документальный фильм «Как спланировать революцию» о событиях в Азербайджане получил приз Берлинского кинофестиваля. Она же автор фильма «Аэропорт Донецка». Наша беседа с Шахидой состоялась на XV Евразийском Медиа Форуме. При поддержке Евразийской группы ее участниками стали в этом году и региональные журналисты.
Кто-то должен это рассказывать
– Шахида, почему выбрали такую специфику: журналист в конфликтных зонах?
– Меня часто спрашивают об этом, а я считаю, что в конфликтных зонах надо чаще работать женщинам. Они видят войну по-другому. Мужчины концентрируются на том, как войнушка идет. Пиф-паф… А женщины обычно идут к людям. Нам не интересно оружие. Я до сих пор не могу в этом разобраться... Почему выбрала такую тему? Но кто-то же должен рассказывать эти истории. Кто-то должен поехать в несчастную деревню Никитино и рассказать, как живут там, кто остался. Привезешь им килограмм сахара – радость. Мы – как врачи. Делаем всё. Мне даже приходилось вывозить старую бабушку из-под обстрела.
После Майдана и аннексии Крыма эмоции были накалены. И это отразилось на том, как освещался конфликт на востоке Украины. Журналисты почему-то решили, что должны занимать какие-то стороны, а не просто ехать и освещать, что есть. Поэтому, когда я впервые поехала в Донецк (тогда работала на «Радио свободы»), столкнулась со сложностями. Российским журналистам предоставлялся полный доступ к информации. Все командиры сепаратистских батальонов, в том числе Моторолла и Гиви, всегда брали россиян, потому что те четко показывали ту картину, которая нужна на федеральных каналах. А западной прессе было тяжело туда пробиться. Но благодаря тому, что я говорю на русском языке, сошла за свою.
Были неприятные моменты. Военные все на каких-то препаратах, на нервах, надо с каждым аккуратно разговаривать. Если не поддаешься на эмоции, спокойно говоришь, они понимают, что ты адекватный человек, который делает свою работу. Таким образом получился фильм «Аэропорт Донецк». Мне было важно показать две стороны. К сожалению, в Украине вторую сторону не показывают. Всем всё равно, как живут на тех территориях, хотя там тоже граждане Украины. Это нужно понимать. Моя задача – не осуждать, а выслушать. И когда подходишь с этой позиции, люди рассказывают свои истории. Страшные. Но мы их услышали. Для Украины важно услышать обе стороны.
– Не получится ли так, что завтра один украинский народ будет разделен как Северная и Южная Корея…
– А это уже произошло. Считаю, на воссоединение Украины понадобятся годы. Националистическая риторика, ненависть и с той, и с другой стороны усиливаются. В последний раз я была в Украине, когда работала по теме нацменьшинств в Закарпатье и общалась с некоторыми украинскими политиками. Была шокирована, когда на вопрос, что вы будете делать с людьми в Донбассе, услышала, что чуть ли не фильтрационные лагеря создадут, чтобы определить, кто поддерживал сепаратистов, кто – Украину. Ребята, это люди! Они остались в той ситуации, им надо было выжить. Гражданскому населению ничего не остается, лишь бы сохранить своих детей. И не надо ставить их перед выбором: за кого вы. Хотите разобраться, мужчины в костюмах и галстуках, собирайтесь на политическом уровне и разбирайтесь. А людей оставьте в покое. И чем дальше конфликт, тем глубже разделение. На Донбассе смотрят российские телеканалы, на Украине – украинские, националистической направленности. Людей в Донбассе будто не существует. А когда я говорю, вот там бабушки ютятся в подвалах, вдруг слышу: а нечего было на референдум ходить. Да откуда вы знаете, что бабушка ходила на референдум? А может, ее под дулом пистолета погнали. Зачем вы судите? К сожалению, в Украине не освещают, что происходит на тех территориях. И это не только вина Украины. ЛНР и ДНР закрыли доступ всем журналистам.
Потом кошмары снятся
– Прописная истина: журналист должен быть нейтральным. Не у всех получается. Почему?
– А это легко – занимать чью-то сторону. Если бы я освещала проблемы Израиля, по башке дали бы и те, и другие. Потому что я освещаю со всех сторон. Ты стоишь на этом месте и рассказываешь, что ты видишь. Никому не интересно, с какой стороны снаряды летают. Тебе не видно. Не наша работа рассказывать военную тактику. Наша работа – рассказывать про людей.
Моя первая встреча с Мотороллой была неприятной. Его телохранитель меня сильно ударил. Спасибо, что не убили. Неприятные люди, больше напоминающие гангстеров. Была на их полигоне, видела, как они тренируются. Но мне хотелось сделать фильм, который покажет войну с точки зрения солдат разных сторон, поэтому свои чувства к Моторолле отложила. Мне нужно было, чтобы он сел и разговаривал. Он был главным героем. Конечно, неприятно было ходить по аэропорту, где стоял жуткий трупный запах. Но не моя задача судить и спорить с ними. Моя задача, чтобы они говорили. Пусть даже отвратительные вещи. Вы сами понимаете, кто есть кто.
– Как справляетесь с эмоциями, или ко всему привыкаешь, даже к смерти?
– К смерти тяжело привыкнуть. Когда ты видишь человеческое горе, естественно, поддаешься эмоциям. Но эмоции я оставляю за пределами работы. Мое психологическое состояние никого не интересует. Не про меня репортаж. Моя задача – остаться как можно более нейтральной. Хотя трудно. В Дебальцево, когда мы туда приехали, когда город пал, все дома были без крыш. Мне стало плохо, когда шел обмен трупов. Из морга вытаскивают тела в черных мешках. Один, два, три, тридцать. Эти дети без идентификации, неопознанные. Мешки, как дрова – из одной машину в другую. А в этом мешке лежит чей-то ребенок. И пока его довезут до Днепропетровского морга, где проведут ДНК-анализ, где-то будет сидеть и ждать его мать...
А когда делали фильм про Сирию, просматривали видео из тюрем. Люди рассказывали, через какие пытки прошли, меня тогда вообще пробило. Хотя считала, что уже видела всё. Потом кошмары снились.
– Как при такой работе не слететь с катушек?
– Есть тренинг для журналистов, которые выезжают на боевые точки. Выдают бронежилеты с касками. Но их психическим здоровьем никто не занимается. А это важно. Потому что ломаются судьбы. Многие спиваются. По-другому не получается. На войне либо водка, либо… виски. Честно. Везде, где работала, вечером это начинается. Потому что с утра пойдешь и опять войну увидишь. Мне повезло, у меня двое детей, и когда я возвращаюсь в Великобританию, переключаюсь на них. Поэтому мне легче. А если у тебя никого – cложно. Психологическая травма, которую получает каждый находящийся в военной зоне, никогда не проходит. Остается с тобой всегда, варьируется лишь степень тяжести. Мне обычно нужно две недели, чтобы прийти в нормальное состояние.
Раньше по журналистам не стреляли
– 20 лет назад был конфликт в Боснии, теперь Украина, Сирия. Что поменялось в вашей профессии за это время?
– Если сравнивать, то тогда по журналистам не стреляли. Были четкие стороны. Сегодня Сирия – джунгли. Там есть все – русские, иранские группы, армия, шиитские, исламистские организации. Я вообще не думаю, что кто-то может толково освещать события в Сирии. Ограниченный доступ к информации. Я не могу доказать фактически многие гипотезы. Единственное, что могу сказать: когда я встречалась с представителем «Джейш аль-ислям» в Стамбуле, он сказал, что их штаб-квартира в Риаде. Почему у группировки, которая воюет в Сирии, штаб-квартира в Саудовской Аравии?
– Фейки становятся инструментом большой политики. Как часто вам приходится сталкиваться с ними?
– Сегодня сложно отделить фейковые новости от настоящих. Вы никогда не найдете правдивого освещения, смотря лишь один канал. Я смотрю несколько – ВВС, Russia today, СNN. Все надо проверять и перепроверять. Большинство мировых каналов просто включают блогеров. Вот сидит мужчина в каком-то подвале и рассказывает. Я не могу проверить, где он по-настоящему находится. Может, в соседнем здании? Это не мой стиль работы. Вы никогда не заставите меня говорить то, во что не верю.
– Что для вас справедливость? И чем бы вы занялись, если бы не было войн?
– Каждый понимает справедливость по-своему. Если бы у меня было четкое понимание справедливости, я не смогла бы быть репортером. Уверена, что моя профессия не исчезнет никогда. Люди всегда воюют. У меня два сына, и мальчики дерутся. Это их природа. А мне важно донести информацию о том и так, чтобы на войне было меньше боли, насилия, нарушений. Поэтому я всегда буду в этой профессии.
– Ваша родина Узбекистан. Ситуация там изменилась. Не планируете вернуться?
– Я была в Андижане после расстрела в 2005 году через пару дней. Самое ужасное – когда убивают своих. После этого я сказала себе, что никогда не буду ничего писать об Узбекистане. Я не могу оставаться непричастной. Мне больно. И до сих пор считаю, что необходимо независимое расследование андижанских событий. Рада, что в стране перемены. Но я не рискну будущим своих детей. Так что пока не готова вернуться.
Фото "Настоящее время"
