Мне кажется, в жизни каждого мужчины до достижения совершеннолетия есть две внесемейные ипостаси: любовь и лошади.
Наташа и Глория
Я влюбился в пятом классе в отличницу Наташу, ради которой бросил тогда же и курить. Причем отчаянно и навсегда. Но если четко по хронологии, то любовь к колхозной лошади у меня началась почти одновременно со страстными чувствами к Наташе.
Мне в этом потворствовал заросший, как лесной пень, древний конюх дядя-не-помню-имени. Я втихую отливал из бидона бабушки пол-литра браги и нес ее конюху. А он давал мне не менее пожившую, чем он сам, безымянную клячу, которую я назвал Глорией, что в переводе с латинского значило Слава.
Слава была похожа на унылый и потертый диван, но зато как славно было за увалами кизяка и соломы пропускать на ней уроки. Верховодя, я зримо представлял себя скифом «с раскосыми и жадными очами», крестоносцем, искавшим чашу Грааля, индейцем из племени чероки... Лошадь флегматично терпела всё это литературное лицедейство. Потом я шел к Наташе и у нее в палисаднике списывал уроки. Она морщила свой курносый славянский носик и высокомерно произносила: «Фу, как же от тебя воняет конским потом...».
Это было в прошлом веке. За далью лет не могу вспомнить, кого я тогда первым поцеловал – девочку или лошадь. Наташу или Глорию?
Ночь, зверь, дорога
А теперь суровая мужская проза. Это было во времена, когда город Аркалык вместе с регионом Торгай отпочковался от Костанайской области и стал областью Торгайской. Меня вместе с коллегой из облгазеты «Торгайская новь» пригласили на охоту.
Малоснежный декабрь, злой ветер, сидим мы в зарослях обрывистого берега, ждём волков. Вместо них пришла пара корсаков – степных лис. Зацепили выстрелом одну – подранок. Коллега, чрезвычайно сентиментальный, пожалел зверя – взял на руки, стал гладить. Корсак хватанул его за кисть и не отпускает... Еле раздвинули пасть огромным ножом. Кровищи! Парню плохо. Есть машина, но до поселка надо делать большой круг, а тут еще снежные наметы.
В километре-другом овцеводческая стоянка. Едем к ней. Выходит пожилой казах, узнав, в чем дело, сажает парнишку лет двенадцати на лошадь, сзади наш раненый. Кромешная тьма. Парнишка вздыбливает коня, и они растворяются в ночи – по серой пустыне, без огоньков и отметин, сквозь кустарники и овраги. Пожилой казах спокойно молвит: «Жылқы жолды бiледi» («Лошадь знает путь»), – и уходит спать...
Вот так мы спасли человека от столбняка и гангрены.
«Давай, бала, давай!»
Нет в наших краях эпичнее зрелища, чем байга. Есть еще алман байга (скачки на длинные дистанции), но мне больше по душе просто байга – огненная, страстная, всевозрастная, на которой из трех, шести или девятикилометровой дистанции наезднику надо всем своим мастерством и удалью вырвать у соперников победу.
Особенно непривычно смотрятся на ней мальчишки-конники. Лошадь скачет стремительно, от дикого напряжения на ней виден каждый рельефный мускул, изо рта с яростным всхрапом разлетается в клочья пена, само животное будто срастается в единую скульптурную группу с наездником. Пыль сечет лицо мальчишке, он еще не набрал цепкой мужской силы, но дух предков, наказ его нынешних наставников, все его степное детство теперь словно один пороховой заряд, один яркий выстрел, один полет стрелы из лука кочевника. Время ужимается до секунд, лица зрителей и их ободряющие крики сливаются в черно-белую кинематографическую ленту немого кино. «Давай, пацан, давай, бала, делай его, делай!!!» – девятибалльной волной катится по степи одобряющий человеческий крик. Но мальчишка-конник не слышит. Под ним его конь. И мальчишка безвучно, сквозь спертое дыхание, одержимо молит его: «Давай, родной, давай!». Два сердца – коня и наездника – бьются в унисон, гонят тугую горячую кровь по жилам, словно теперь они одно целое...
Нам бы сохранить это вековечное ощущение силы и красоты. Его не втиснешь в повелительное наклонение официальных директив. Оно, как глубокий холодок с ключевой ледяной водой, идет из народного характера. Надо просто ухаживать за этим родником. Иногда просто выезжать в степь и напитываться ее запахами, в которых терпкий конский пот влечет тебя вновь ощутить себя всадником.
Всадник без коня
Я бы вернулся к прежним навыкам. В журналистских командировках прошу пастухов посидеть в седле. Но это, конечно, не всерьез. Это не кураж силы и родства с лошадью, которая умна и умеет просчитывать, что сейчас ты здесь случайный прохожий...
Лет шесть назад мой знакомый водил дочь на прокат лошадей, который размещался в районе городского пляжа. Девочка была в восторге. Но потом лошадь исчезла. Говорят, нерентабельно... Я открываю Интернет в надежде найти, где же у нас можно поучить ребенка ездовой практике. Ноль. Эпохальные программы внутреннего туризма рисуют картинки возрождения этнокультурного наследия. В реальности – тот же ноль.
В деревнях и аулах сохраняется традиция воспринимать лошадь как часть социокультурного быта, но это скорее инерция прошлого, чем заслуга времени нынешнего. Аулы редеют, и лошадь становится не более чем звеном в нашей пищевой цепи. Да и то очень скромненьким. Где кумысные фермы, где школы верховой езды, где ипподромные бега и скакуны, вызывавшие в публике фантастическую гордость за сохранившуюся культуру уважения к лошади?
...Ночевал на прошлой неделе в степи. Хилый рыбацкий вагончик. Ночью проснулся от гула, будто по земле катили чугунный каток. Вышел посмотреть. Табун лошадей. В темноте один комок тел, сгусток живого теплокровного половодья. Посветил фонариком. «Вот усталая лошадь в ночной тишине, то ли спит на ходу, то ли ходит во сне». Привет, милая. Значит, мы вновь не одиноки...
