Каждый, кто работал или работает в газете, знает и помнит про эту нехорошую странность, некую природную аномалию, которая отравляет жизнь любому труженику пера в аккурат перед самыми праздниками. Все про это дело знают и потому в самые критические дни каждый нормальный газетчик старается утечь куда-нибудь подальше. В командировку, в Тургай, чтоб не достали, на прием к врачу, или дома вдруг трубу прорвало.
Дело, мягко говоря, в не совсем адекватных людях. При этом я опускаю завесу тайны на собственно редакционный состав, который тоже не всегда на высоте в этом плане. Отмечу лишь мимоходом, что любое творчество частенько стоит на грани обыденного, а то и разумного. А люди в редакции, понятное дело, собираются творческие, чего здесь другим делать? Но вот ведь как бывает, подобное сборище не совсем обычных людей всегда притягивает родственные души. И это странное единение чаще всего достигает своего пика в канун большого праздника.
Именно перед праздниками неведомая сила выгоняет из собственных квартир всевозможных обиженных и просто склочников и несет их в редакционные комнатушки и кабинеты. Может быть, атмосфера всеобщего душевного подъема вступает в острое противоречие с их ябедным бытием, и они идут со своими бедами на люди, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие в этом мире? И даже если дома полная семья, это абсолютно ничего не значит. Одиночество в душе еще злее одиночества в квартире. А если в этой душе в придачу ко всему еще вызревает некая обида, то такой человек может взять приступом любой кабинет. И непременно за день - два до праздника.
И вот как оно порой бывает.
...С утра, однако, ничто никакой беды не предвещало. Лев Никанорович Шувалов шел не спеша в контору, как все мы привыкли называть меж собой редакцию, дышал свежим морозным воздухом, и даже стал подпевать репродукторам веселую песенку про пять минут. Те немного попели, потом чей-то неприятный голос стал бормотать «раз, раз, проверка», потом вроде как матюкнулся сквозь зубы и все замолчало. Лев Никанорыч подумал, что это ему померещилось и спокойно вошел под привычные своды конторы.
Был он человеком массивным, в возрасте, с большой гривой седых волос, которая топорщилась в полном согласии с его царственным именем. Рык его, когда он входил в экстаз, вступая в дискуссию с посетителем, разносился далеко по коридору. И если бы Льву добавить еще достойную должность, то он вполне бы отвечал своей аристократической фамилии. И был в его биографии подобный эпизод, как не быть, но где-то промахнулся Лев и пришлось утешиться скромной должностью заведующего отделом. А тут вот еще некстати проблема с блудливым зятем.
Этот поганец давно погуливал, но перед самым праздником совсем расслабился и попался на горяченьком. Лев Никанорыч с утра кипел душою на зятеву неверность, но грядущим праздником и ясным днем пытался поднять настроение и хоть как-то нивелировать гнетущую печаль. Но не получилось. Неприятности начались сразу же, без предисловий, на утренней планерке. Озирая задуманный новогодний номер газеты, редактор прямо, в лоб, спросил у Льва: «А ваш отдел что приготовил к празднику?» Никанорыч на полном автомате брякнул: «Статью судьи Альтендорфа». На что редактор обозвал судью Бенкендорфом и дал понять, что опус про воспитание малолетних бандитов в праздничном номере будет не очень. И все с этим выводом согласились. А ответсекретарь, хитромудрый Соломон Абрамович Яшкензон, даже головой качнул с притворным сочувствием и крутанул свой буденновский ус.
И вот теперь сидел Лев Никанорыч в своем закутке, кипел и пофыркивал от злости и старался не глядеть в сторону учетчицы писем, которая, конечно же, была в курсе, все знала и не понять было, сочувствовала или тихо злорадствовала. Закурить бы, отвести душу, но Лев не курил, берег здоровье и оставалось ему только кипеть и кхекать.
Новые веяния уже давненько реяли над страною, и газета, разумеется, была в первых рядах. Никанорыч с отвращением уставился на первую полосу своей газеты, где чернел размазанный как всегда снимок про открытие товарно-сырьевой биржи. «Вот еще гадость, - подумал Лев, - зачем нам это спекулянство?» Снимок, между тем, сопровождался радостным репортажиком стажера, из молодых да бодрых. Не жалея эпитетов, парнишка расписывал, какое это благо, такие биржи, и как здорово мы заживем, когда они распродадут все народное достояние.
«В наше время,- подумал Лев, - за одни такие идеи светила популярная у Лаврентия Павловича 58-я статья и дальняя дорога в казенный дом у холодного моря». А пока же процветали брокеры, которые, если верить газете, за одни торги получали столько, сколько Лев не смог бы заработать за всю свою честную жизнь. Ну, или почти честную, если не вдаваться в подробности.
Лев Никанорыч перевернул газету, но и тут его караулила мерзость. Жирным черным шрифтом на последней странице было набрано наглое объявление: «Куплю баксы!» «Баксы, баксы, - подумал Лев. - Кажется, так американские негры называют свои доллары. Или они уже не негры, а афроамериканцы, если говорить политкорректно? А если в Германии, то афрогерманцы? А в Армении? А в Киргизии? Лев Никанорович аж передернулся, представив эти словесные извращения, но разве в имени суть? Суть в конкретной статье старого надежного Уголовного кодекса».
«Расстрельная была статья, - загрустил о былом Лев Никанорыч, - валютные операции, подрыв экономической мощи страны. Сразу к стенке, безо всяких смягчающих». Тут ему вдруг вспомнился ответственный секретарь, который знаменит был не только пышными усами, громким псевдонимом — Яков Глыбоков, но и своими театральными потугами. Было дело, какой-то особенно длинной и мерзкой зимой сочинил Соломон Абрамович нудную, нелепую пьесу про жизнь угнетенных чернокожих американцев.
Лев Никанорович как-то раз попытался прочитать этот шедевр провинциальной драматургии, но заснул на пятой странице. Соломон Абрамович, между тем, хотел славы и понес свое творение в местный театр драмы. Там его пьесу почитали и, разумеется, отказали, под тем предлогом, что не найти в Кустанае столько актеров с характерным цветом кожи. Опять же близится юбилей революции и потому более уместными будут привычные «Кремлевские куранты».
Сами же, как разведал непризнанный драматург, втихаря репетировали пьесу про англо-бурскую войну, в которой немало было чернокожих героев. Лев начисто забыл ее название, однако запомнил жалобную песенку из этой постановки: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне...»
Лев Никанорович и дальше бы смаковал подробности того давнего фиаско своего заклятого товарища, но тут он встретился взглядом с притихшей письмоводительницей, прочитал в них, что она знает все и взорвался по поводу зятя:
- Я ему, паразиту, полное собрание сочинений Рабиндраната Тагора подарил, двенадцать томов, включая романы, стихи и даже индийский гимн. А он от моей Тамары к какой-то профурсетке подался. В обком напишу, до ЦК дойду, но выведу этого многоженца на чистую воду.
Клавдия Тимофеевна, так звали его соратницу, понимающе закивала завивкой и конечно же поддержала гнев начальника. Само собой, до ЦК, а если что, то и в Москву напишем. Рабиндраната Тагора, великого индийского мыслителя хотя бы постеснялся.
Так они сидели и перемывали косточки зятю, горевали по поводу судейской статьи, которую «забодали» на планерке и надо ее чем-то заменять, и тут появился ОН. Ну, конечно, праздник на носу, а тут редакция и табличка на дверях: отдел писем. Это еще вменяемый ходок забрел, не стал сразу к главному ломиться. Или, может, просто не дошел? Зайдя в закуток, тот сразу ухватил быка за рога:
- Я бракёр и между прочим с большим опытом.
Лев опешил и, все еще кипя от праведного гнева, рявкнул:
- Бракёр, и что с того?
- А вот, - вытянул руку ходок, в которой чернела та же газета с биржей. - Это же вы писали, что бракёр Сельдюков за день заработал миллион.
- Избави бог, - отбоярился Лев, - я такие глупости сроду не писал.
- Но газета ваша?
Лев был вынужден признать, что да, наша, но, тем не менее, он к этому безобразию никакого отношения не имеет.
Ходок между тем стянул с себя потерханный полушубок, по-хозяйски оседлал гостевой стул и горестно признался:
- Сорок лет на производстве отпахал, кучу грамот заслужил, и даже медаль ветерана труда, а денег всегда было в обрез. Даже сберкнижка, и та почти пуста. Гроши жалкие. А тут, смотри, за один день и такие миллионы.
За окном вовсю разгорался морозный декабрьский день, репродукторы стихли, но начался галдеж у соседнего гастронома. Близился час «Х», когда отверзнутся кущи винного отдела и можно будет на законных основаниях приложиться. В те времена это счастье начиналось ежедневно в 11.00 местного времени. Под окном с неприличными звуками не спеша прополз автобус первого маршрута «вокзал — пляж»: «Б-з -з -з - дык». С вокзальных же путей морозный ветерок донес невнятную перекличку диспетчеров.
«Да, пляж, - подумал Лев, - там уже лыжная база открыта, хорошо бы по снежку пробежаться, да где же сил взять на такую несуразность в его-то возрасте?»
Льву стало вдруг жалко седого неразумного ходока и он как мог начал ему толковать про биржу, проклятых буржуев и про сомнительные сделки, которые непременно доведут до цугундера. Что такое цугундер, Лев точно не знал, но душою чувствовал, что ничего хорошего.
- Вы же поймите, - громыхал он на весь закуток, - брокеры — это наемные слуги проклятых капиталистов, которые продают непонятно что, бумажки, по сути дела. Они только воздух колеблют и портят, не производя никакой продукции для народа. А бракёр — это элита рабочего класса, человек, который стоит на страже. Вы же стояли, браковали, боролись?
- Было дело, - не стал отказываться ходок, - но вы посмотрите, какие миллионы этот прохиндей заработал за час беготни. Бракёры тоже денег хочут.
Лев понял, что все его потуги объяснить гостю разницу между брокером и бракёром не имеют успеха и развел руками. В самом деле, одна единственная буква в слове, а как меняет суть. В конце концов, решил он, газета это ведь просто зеркало. Что случилось, про то и написали. Не нравится или хочешь подробностей, так - вперед, на биржу, пусть они там растолкуют, как за неполный рабочий час можно стать миллионером. Буржуи недорезанные, только народ искушают легкими деньгами.
Лев Никанорыч очень медленно и глядя прямо в глаза еще раз объяснил это гостю и поднялся из-за стола, давая понять, что беседа себя исчерпала. Бракёр тоже встал и грустно побрел в сторону выхода. Но Лев-то не зверь, а живой человек, и он снова пожалел бестолкового пришельца. Он догнал его в самом конце коридора и напоследок решил дать полезный совет.
- Вы знаете что, не огорчайтесь. Брокером вам уже не стать, это нашему человеку вообще недоступно...
Гость на эти слова возмутился и по-своему резонно ответил:
- А эти откуда взялись, брокеры, бракёры, с Луны что ли свалились? Или шпионы засланные?
Лев, конечно, знал, откуда взялись эти молодые буржуи, но даже вслух не хотел поминать в такое нехорошей связи комсомол. Сам когда-то был в тех рядах, но разве помыслить мог, чем обернется здоровая вроде бы идея перестройки всей нашей жизни и как мы докатимся... До чего именно докатимся, тоже не хотелось говорить вслух, и потому Лев только махнул рукой и просто дал совет, как добраться до биржи.
Как-то в текучке, словно сами собой, промелькнули новогодние праздники, а затем и запретное не так давно Рождество, и уже можно было подумать про отпуск, и тут снова пришел ОН, тот самый бракёр, который хотел стать миллионером. В том же самом полушубке, под которым скрывалась антикварная потертая кофта с косыми молниями на карманах, какие в конце пятидесятых носили все уважающие себя стиляги.
Он опять по-хозяйски уселся на тот же самый стул, вжикнул молнией нагрудного кармана и достал пачку бумажек, издалека похожих на деньги.
- Вот, заработал, - радостно заявил ходок, - первый аванс на новой работе. Взяли меня на биржу, несмотря на пенсионный возраст. Спасибо вам, что адрес подсказали. Теперь я тоже в торгах участвую.
- И кем же взяли, - усомнился Лев Никанорович, - неужто брокером?
- Почти что, - радостно ответил посетитель. - Взяли вахтером, сижу на входе, обещали выучить на брокера. Вот только похожу на торги, присмотрюсь к порядкам и тоже начну миллионы зарабатывать. А это аванс выдали, за первые недели работы. Сто тысяч рублей.
Лев Никанорович брезгливо взял в руки тоненькую пачечку якобы денег и вчитался в слова на плотных бумажках. Все было на месте, если не считать одной надписи: «Банк приколов». Лев Никанорович прочитал этот юмор и печально посмотрел на ходока. Тот понял его без слов и, все еще не веря своему горю, вопросил:
- А скажите мне, вы всё знаете, где у нас такой банк находится? Хочу эти деньги обменять на нормальные рубли, да может быть, баксов прикупить на черный день...
Ну как объяснить человеку, что его снова обманули? Бывший бракёр, а ныне вахтер с перспективой роста никак не мог поверить, что всё это просто шутка. Он снова и снова пересчитывал задел своего будущего миллиона, грозился сходить в обком, в милицию, в профком. В общем, как мог изображал праведное негодование в надежде на справедливость. Тогда Лев Никанорович спросил у него прямо, подписывал ли он при поступлении на «работу» хоть какие-то бумаги. И когда услышал ожидаемое «нет», молча развел руками.
- Иди домой, дружище и никому не показывай свою «получку», - посоветовал ему Лев.
А про себя снова вспомнил зятя, Рабиндраната Тагора и почему-то Остапа Бендера. «А, вон к чему этот герой. Это же у него, турецкоподданного, афиша была: приехал йог и жрец, любимец Рабиндраната Тагора. Видно, снова возвращаются времена Остапа Бендера и йогов. И жрецов, конечно.
Как же без жрецов при наших перестройках?»
P.S. Скажете, выдумки все это, фантазии и не более. Я бы согласился с таким выводом, если бы не читал в свое время письмо от бракёра, который хотел стать брокером, не слышал горестных слов про зятя и великого мыслителя Индии, не видел репортаж про биржу и не поражался хамскому объявлению: «Куплю баксы!». Было, именно так все и было. И драму, жестокую, душераздирающую драму про угнетенных чернокожих граждан листал в странном сборнике местных авторов, изданном на ломкой газетной бумаге. Валялся он у меня на чердаке в пыльном ящике со всяким хламом, туда же и вернулся. Жаль, не сохранил этот чудный раритет, сейчас было бы интересно почитать, как мы тогда представляли себе угнетенных чернокожих граждан.
(Использовано архивное фото и снимок Василия Середенко)
