Мы сидим в конце коридора и нянчим свои болячки. Ждем, когда он наконец-то поставит всем уколы и блокады и начнет прием. И вот по проходу шелестит шепоток: идет, идет.
Это идет он, наш спаситель и надежда, который может, как мы думаем, исцелять одним своим авторитетом. Ничего общего со сказочным Айболитом, и возраст неопределим. На вид я бы дал ему лет 60. Однажды, после моих жалоб и его укола в подреберье, я немного пошутил и промахнулся с возрастом. Вам же, говорю, наверное, лет восемьдесят? Гринюк обиделся: «Ну, ты из меня совсем старика делаешь. Всего-то 78!»
Казалось бы, сиди дома и отдыхай на огороде. Свой сад он очень любит, но сидит на приеме в кабинете, что в 59-й аптеке, и каждый будний день с 8 до 11 утра лечит людей. Сейчас больных стало заметно больше, видно, зимой мешало бездорожье. Как только сошел снег, потянулся народ из села. Городского жителя можно на завтра отложить, или вообще послать к иному специалиста, а сельского лечи сам и сегодня!
Виталий Степанович подходит к разномастному ряду болящих, печально и сочувственно оглядывает очередь. Ну, разве это мыслимо, опять человек двадцать! А бывает и больше. Одного-двух он сразу вычленяет из общей очереди и отправляет домой: вам же блокада назначена, придете завтра с утра. Спорить бесполезно, никто и не пытается. От остальных укрывается за дверью и медсестра командует: заходите, кто первый.
Понаблюдав за его работой, смею утверждать: это публичная профессия. Врач, конечно, не актер и не певец, но сколько глаз наблюдают за каждым его движением, сколько специалистов таится в любой больничной очереди! А бывает, эта самая публичность становится таковой в буквальном смысле слова, когда врач словно выступает на сцене.
Так, собственно, было и с Виталием Степановичем, когда он в Бестау решился на первую операцию в своей поселковой больнице. Он уже и руки помыл, и больной на столе затих, а полсела у окон столпилось и наблюдают, как он человека резать будет. Интересно же! Отгонять смысла нет, свет не заслоняют, все лампы над столом светят как положено. И он взялся удалять аппендиксы, двум больным подряд.
Рядовая операция, а страшно было, вспоминает он, просто жутко страшно в первый раз. В городе ведь рядом всегда есть подмога, более опытный врач, медсестры, инструменты, аппаратура. А тут ты один, чужая жизнь в твоих руках, а за окном десятки глаз пасут каждое твое движение. Это сейчас он нейрохирург с именем, много лет руководил самым сложным отделением областной больницы. К нему на операции за опытом доктора наук из Челябинска приезжали! Не наши к ним, как мы привыкли, а они к нему. А тогда он впервые оперировал сам, вдали от города, и слава богу, что все прошло удачно.
Сколько было таких и совершенно других в плане сложности операций в его жизни? Посчитать нельзя да и некому. А ему вечно некогда, к нему всегда череда больных. До сих пор.
Удивительно, однако очередь в коридоре аптеки рассасывается буквально за полчаса. Люди уходят, получив кто диагноз, кто укол, а кто просто совет, как жить и не болеть. Кто-то заплатил за прием, от кого-то он просто отмахнулся. «Какие деньги? За что?» В частных клиниках я бывал, нормы знаю. На каждого пациента положено не меньше двадцати минут, надо быть приветливым и по возможности улыбаться. Гринюк, бывает, тратит на больного и двадцать минут, и две, если диагноз виден с порога и надо лишь выписать рецепт. Бывает, ворчит, если пациент запустил болезнь. Улыбаться? Пусть улыбается больной, когда пойдет от него здоровым.
В Бестау, куда он попал по распределению, случалось и роды принимать. Не раз приходилось, а один случай особо запомнился. Этот его марш-бросок поперек непогоды, его хоть в кино снимай, готовая мелодрама с элементами триллера. Буран был, ну как в эту зиму у нас, да надолго, хоть на улицу не выходи. И, конечно же, согласно всем законам подлости с дальнего отделения совхоза пробилась сквозь помехи рация. Рожает женщина, срочно нужен врач. Директор совхоза отряжает трактор, врач укладывает инструменты и вот уже гремящая «скорая» теряется в ночи и буране. Сейчас трудно сказать, за какое время этот советский вездеход одолел тридцать пять километров, однако доехали, не сбились с пути и не замерзли.
Совхоз в те годы богатый был, дома добротные, просторные, даже на отделениях. Человек двадцать сидели по комнатам, ждали ребенка, чтобы поздравить родителей согласно обычаям. Пили чай, беседовали, томились: процесс затягивался. Роженица лежала в отдельной комнате, чтобы не мешать беседовать гостям, с ней бабушка сидела, то ли для моральной поддержки, то ли просто молилась. Родит, не родит, на все воля Его!
Собственно, к приезду доктора уже, можно сказать, родила. Гринюк принял ребенка, оказалась девочка, здоровая, хорошенькая. Только перевел дух, как женщина заволновалась снова: «Ой-бой, опять начинается!» Гринюк помог появиться на свет еще одной девочке и с надеждой глянул на чайник в соседней комнате. Согреться бы с дороги, самое время для чашки чая.
Но не получилось, едва управились с двумя девочками, как на свет стала выбираться еще одна. Тройня, вот же повезло родителям! Этих девочек он не раз потом встречал в Костанае, вспоминал тот буран, трактор и людей, спокойно принимавших удары судьбы и стихии. На его родной Украине тоже бывает зима, но таких жестоких буранов он не припомнит.
Вообще, многое из той прежней жизни вспоминается слабо-слабо, словно легкий мазок акварелью по хрупкой бумаге памяти. Отец его до войны работал секретарем сельсовета, но в 1938 году, как тогда было принято, то ли попал под очередную чистку рядов, то ли вражеским шпионом оказался. Но когда началась война, снова стал нормальным советским человеком и пошел на фронт. Похоронка пришла в 1942 году. Отца он не помнит, что-то такое слабо всплывает, то ли старое его фото, то ли редкая встреча.
Да есть ли у нас семья, которую обошла стороной война?
Так же слабо, в общих чертах, помнит он оккупацию, немцев, а потом как вернулись наши и погнали их с Украины. Лучше, к сожалению, запомнился 1947 год, когда голод выкашивал целые хутора, если не селенья. Жуткое дело, голод в плодородных украинских краях. Мама спасла, польская граница была рядом, а там люди совсем иначе жили. Вроде и война прошла, и разор был всеобщим, но там не голодали. Мама ходила в хутора за пока еще зыбкую границу и меняла остатки прежней жизни на хлеб. Километров двадцать надо было отмахать, но она успевала обернуться за день и к вечеру приносила детям еду.
Пропустим, однако, эти не очень четкие страницы давно пережитого, а перенесемся сразу в наши края, в совхоз «Бестауский», куда в августе 1963 года прибыл по распределению молодой выпускник Тернопольского медицинского института Виталий Гринюк. Целина, степь, простор, самостоятельная работа, чего еще надо молодому парню?! Однажды отправился он в Камышное, в райцентр, чтобы получить все необходимые инструменты и препараты. Главврач районной больницы, его главный на целине наставник, Иван Тимофеевич Тырин порадовал молодого специалиста: «А вот тебе в помощь две девушки, медсестры. Смотри, какие».
А что, хорошие девушки, приехали они на целину после медучилища в Азербайджане. С одной из них, Валентиной Капитоновной, он через год сыграл свадьбу. Это она ассистировала ему во время первой операции в Бестау, подбадривала, стерегла каждый его шаг. Как, собственно, и потом, всю последующую жизнь. Еще один человек встал с ним рядом у операционного стола, Каирбек Маликов, он его называл Колей. До приезда Гринюка Маликов был тут фельдшером, им и остался. Но добавились еще функции переводчика. Не раз, бывало, приходили на прием аксакалы, которые не говорили по-русски. Но откуда же мог знать казахский язык уроженец Украины Гринюк? Выручал Коля Маликов.
Совхоз, вспоминает, немаленький был, сотен шесть домов стояло, не меньше. Гринюк оборудовал всем необходимым больницу и стала она не хуже районной. Небольшой такой медицинский центр получился, в который потянулись лечиться из других сел. Дружба, Уркаш, Шили, соседние поселки Актюбинской области. В местной школе около тысячи ребят учились. Сейчас, понятно, совхоза нет, одни воспоминания, в школу сорок ребятишек ходят, десятого класса нет. Он гонит из памяти воспоминания, чего душу травить? Первое время после отъезда каждый год приезжал сюда, как в свой второй дом. Лучшие годы жизни прошли здесь, в целинном поселке? Трудно сказать, лучшие ли, но молодость осталась здесь, а что может быть лучше?
И вот как ни пиши, а все почему-то упирается в производственную прозу, даже если рассказываешь про врача. Как будто и нет в его жизни ничего, кроме больных, амбулаторной комнатки и удовольствия от хорошо сделанной работы. Да глупости это, не бывает так, круг интересов у любого человека гораздо шире, и ничто не может заузить их. Даже в таком отдаленном селе, затерявшемся где-то в степи. Спросите, а вечерами, а зимой, когда еще и телевизоров не было в помине, не говоря уж про интернет, куда ходил народ, чем занят был? А в клуб ходили, куда же еще, и там каждый находил себе занятие.
Я тоже застал это время, когда был только клуб в селе и один фильм в неделю. Без выбора, что привезут. Но ведь по домам не сидели, магнитом притягивал тот клуб. Сам видел, как солидные люди выходили на маленькую сцену и пели, спектакли разыгрывали, всякие сюжеты сатирические. Глупых муторных лекций не помню, да кто бы стал их слушать? Сейчас это кажется по меньшей мере странным, но так было, и клубный зал был полон, даже у стенки стояли, сесть было некуда. А нам, мальчишкам, место находилось только перед самой сценой, на дощатом полу. Ну и ладно, отсюда лучше было видно.
В Бестау были свои таланты, и домбристы, и баянисты, и любители поиграть на гитаре и подпеть себе же. Еще будучи комсомольским активистом, Гринюк собирал талантливый народ в художественную самодеятельность. Отмечу, тогда эти слова не носили ругательного смысла. Дома выступали, перед односельчанами, но и фестивали с конкурсами на стороне не пропускали.
Года три отработал он в Бестау, как один день пролетели те годы. Но если замедлить в голове бег виртуальных кадров, можно разбить их на отдельные сюжеты и каждый сразу вставлять в сериал. Ничего не надо выдумывать, жизнь всегда самый лучший сценарист. Однако друзья позвали в город, и он решился: не век же вывихи вправлять и драчунов после праздников штопать. Драк он с детства не любил, никогда не махал кулаками. Наоборот, жалел всякую живность, человека ли, кошку, почему и выбрал эту профессию. В свои солидные годы он не стесняется признаться в этом, держит дома кота Ромку и собаку Соню и заботится о нем, как о детях.
Сказать просто, а попробуй уйди, когда за таких специалистов на селе держались всеми силами. Не хотели его отпускать из Бестау, партийными взысканиями грозили, не снимали с учета. Вроде бы человек мягкий, он в тот раз уперся и со скандалом дошел до обкома партии. В Бестау он конечно же вступил в партию, а как иначе, разве может руководить сельской больницей беспартийный человек? После похода в обком партии его отпустили.
Мне повезло, но тогда я еще не знал, насколько. Мы жили в одном с ним доме, встречались иногда в лифте, здоровались, как обычные соседи. Я знал, что он врач, но как-то не фиксировал свое внимание на этом факте. Много у меня было знакомых врачей, жаль, что мало осталось. Потом разъехались и в один прекрасный день я ему попался. После не очень добрых рук незнакомых врачей, которые не столько излечили, сколько напугали, приземлился я в кардиологическом отделении областной больницы. Завотделением Сапарбек Жумагазинович Саренов, дай бог ему здоровья, призвал медсестру с кардиографом и успокоил. «Вроде все согласно возрасту. А давай-ка пригласим Гринюка».
Виталий Степанович узнал, крутанул меня за голову, услышал хруст позвонков и без рентгена поставил диагноз. «Мой клиент. Лечить будем. Ты, Сапар, смотри по своей части, а я по своей. Запущенный шейный хондроз». Почти месяц я ходил к нему через всю больницу на процедуры, ждал своей очереди, слушал больных, которых он ставил на ноги. Боже мой, какие только случаи они не описывали, тогда бы записать, готовый рассказ был бы про мудрого врача.
Может быть, в то время он и писал свою диссертацию, которая свершила маленький, но весомый переворот в нейрохирургии. Собственно, писать, описывать, это не самое главное в этом открытии. Главное, что он додумался до этого, проверил, прооперировал и уже потом описал. Он диктует название своей нейрохирургической работы, аналогов которой нет в мире. Я записываю, но не решаюсь воспроизвести, поскольку никто, кроме нейрохирурга не поймет суть.
Скажу главное: с минимальным хирургическим вмешательством этот метод возвращает подвижность руки человеку, которого уже можно считать инвалидом. До защиты диссертации он прооперировал 130 больных, эффективность оказалась 99, 9 процента. То есть, почти всем своим больным он вернул здоровье. Чтобы перенять его опыт, в Костанай ехали со всего Казахстана, и даже из Челябинской медицинской академии. Он же подчеркивает, что не один работал, а с товарищем, кандидатом медицинских наук Цхай Валерием Алексеевичем. У товарища был допотопный компьютер, какие сейчас только на свалке встречаются. Вот на этом чуде зарубежной техники они набирали монографии и ученые статьи.
Сейчас, повторюсь, он сидит в аптеке, которой, руководит его сын Сергей, и лечит людей. Вроде бы даже за деньги. Цена приема обозначена внятно, однако больные в очереди ее размерам удивляются. «Никто так мало не берет за прием». Спрашиваю у него, почему? Он опять говорит, что людей жалко. Ну как брать деньги за лечение старушки, у которой пенсия меньше тридцати тысяч? Я видел эту старушку, ее привезли в инвалидном кресле, а вышла она от него своими ногами, хотя и с помощью то ли дочери, то ли подруги.
- И только из жалости сидите здесь каждый день? «Да нет, конечно, - отвечает Гринюк - Я на пенсию ушел, когда мне уже за семьдесят было. Даже и не заметил, как ушел, но сразу понял: буду сидеть без дела дома, умру тут же. Работа держит в жизни. И людям помогаю, ведь опыт есть, столько лет лечил, мне ни рентгена, ни справочника не надо. А деньги зачем? Детям помогать? Внук, тоже Сергей, в Челябинске хирургом работает, внучка школу заканчивает, хочет фармацевтом стать. Дочь Юлия замужем в Америке и тоже не бедствует. Работает. Да, работает. Сына Марка воспитывает. На службу никуда, понятно, не ходит, ее работа дома. Вокруг сына и мужа.»
Виталий Степанович вспоминает, как будущий Юлин муж приезжал знакомиться, ну и просить руки, что ли. А как еще это назвать? Дэвид приехал в декабре, потом в марте, а Гринюк, признается, упирался изо всех сил, не хотел отдавать дочь в Америку. «Почему?» - спрашиваю. А он отвечает: «Ну, сам подумай, отдать своего ребенка неизвестно кому да в такую даль. А вдруг проходимцем бы оказался, обидел бы, да мало ли что». Потом сдался, понял, что все равно не остановишь.
Теперь спокоен, потому что видит: дочь его там за мужем, как за каменной стеной. Дэвид хороший инженер, достойный человек. Сына возит везде, где только может ребенок проявить свой талант. У них там свои рейтинги, так вот, Марк входит в стране в десятку сильнейших математиков из числа школьников 6 — 7 классов. По-русски говорит? А как же, два языка с детства — это тоже плюс ребенку. «Ну вот представь, - усмехается Гринюк, - заработаю я тут кучку денег на больных пенсионерах, выйду на связь с дочерью и предложу помочь им деньгами. Да они же надо мной смеяться будут, ответную помощь предложат».
Может быть, одной из причин такого непривычного нынче отношения к деньгам является его партийность? Партии как таковой давно уж нет, но стержень в душе никуда не делся. Десять лет руководил он партийной организацией больницы, что само по себе воспринимается с большим трудом. Это же выборная должность, и каким человеком надо быть, чтобы за тебя голосовали десять лет подряд? Всякого негатива в партийный адрес натаскано множество, в памяти живо всплывают киношные сюжеты про косных чиновников и партийных карьеристах.
А Гринюк вспоминает, как собирали в больнице хор, с каким трудом это дело продвигалось и с каким удовольствием потом ходил в него больничный народ. Шестьдесят человек пели, для своих выступали и на конкурсы ездили. В конце концов присвоили хору высокое звание народного, и опять же сегодня не каждый поймет, что это значило для самодеятельных артистов. А как звучало: народный хор областной больницы имени В.И.Ленина! Медицинского флагмана Костанайской области и не только. Гринюк признается, что тоже пел, но в ансамбле «Украинская песня». И это было такое удовольствие, вспомнить родную мову и спеть на ней перед всей больницей.
Мне кажется, что далеко не все поголовно за эти годы полюбили рэп и хип-хоп. Зайдите в интернет, посмотрите, сколько создается повсюду хоровых коллективов и какие грандиозные фестивали они собирают, начиная с Красной площади. Человек индивидуалист по своей натуре, но иногда так тянет собраться хорошей компанией и спеть что-нибудь полузабытое. Но многие ли помнят до конца слова хоть одной песни? В больничном хоре помнили.
Спорт не забыл, они выбегали в парк Победы на соревнования и с удовольствием ходили в свой тир. А еще, конечно, помнит людей, которые ставили на ноги молодых врачей. Помогали, воспитывали, учили. Без всяких намеков на ответные движения, как это бывает сейчас. Заведующая облздравотделом Зоя Тимофеевна Лузина. Главврач тех лет Жаппас Ильясович Айсин. Главный хирург облздрава и Герой Соцтруда Нариман Газизович Исмагулов. Товарищ и нейрохирург Игорь Николаевич Алимпиев. Всех помнит.
Первое время, как вышел на пенсию и сел на амбулаторный прием, чтоб не пропасть без дела, все снились больничные сны. Операции, больные, медсестры, какие-то невероятно сложные случаи, с которыми он никак не мог справиться и просыпался в холодном поту. Долго снились эти страхи, не один год. Сейчас как-то полегче стало, помягче. Все-таки отсутствие операционного экстрима успокаивает.
Хирург всегда бережет свои руки, как пианист, они у него главное орудие труда. Ему уже можно не беречь, не оперирует ведь. Можно выйти после работы в сад, покопаться на грядках, подсадить, подрезать, а вечером с чистой совестью отдохнуть с книгой или у телевизора. День прошел не зря.
Может быть, приснится ему, наконец, не операционный зал, а его цветущий сад?
Фото автора, Василия Середенко, Ким Зон Хуна и из семейного альбома Виталия Степановича Гринюка.
