(Окончание. Начало 27. 10. 2016 г.)
Про эту трагическую историю, которая тяжелой телегой прокатилась по судьбам многих людей и даже целого поселка, теперь вспоминают редко, по случаю памятных дат или приезда высоких гостей. Да и то в неких гадательных, приблизительных интонациях. «Говорят, что...»
*Строгий барин в серой шинели
Вернемся, однако, в мирные времена, когда никто не помышлял ни о каких переменах и революциях. Строгий барин, как называли за глаза Рюбина, вышагивал по конному заводу в серой полковничьей шинели, белой форменной фуражке, в пенсне и с тростью. Раз в неделю обязательно обходил все казенные квартиры и рукой в белой перчатке проверял чистоту. «Вы же этой грязью дышите, как можно?» Не ругался, голос не повышал, один лишь раз сорвался и обломал свою трость о бока какого-то не по чину ленивого солдата. Во время войны, имеется в виду Первая мировая, много пленных нагнали на работы в завод, в ведомости на зарплату сплошь были чешские, немецкие, мадьярские фамилии. Вот кто-то из них и решил, что немец своего не обидит и можно повалять дурака. Но Карл Иванович был щепетилен во всем, что касалось работы, указал на брак, тот ответил дерзко. Рюбин же, человек военный, такого помыслить не мог и вспылил.
Любимую трость, с которой столько километров прошагал он по конному заводу, настолько обломал о ленивые бока, что Зотову потом пришлось чинить. Павел Герасимович даже удивлялся, кому это так удалось вывести из себя спокойного, выдержанного человека. Зотова барин уважал, называл самородком, и если спорили, то прав у них оказывался не всегда начальник. Справедлив был, даже в семье, как-то своей жене, Клавдии Васильевне, попенял он за барские замашки. Одно время привыкла она, проезжая через Затоболовку, швырять ребятишкам пригоршни конфет. «Не надо так делать, это же дети, а не собачата беспризорные».
Однажды Зотов умудрился обругать самого Рюбина по телефону, приняв его за кого-то другого. «Чертова колбаса, - сказал, - немецкая». Рюбин потом зашел к нему и говорит: «Это кого ты сейчас обругал?» Но зла не держал, ценил, на подарки и премии не скупился. Персональную упряжку выделил, на которой даже возили зотовских детей в гимназию. А с работой тогда строго было, чистоту лошадей тоже в белых перчатках проверяли. Проведет бригадир по холке, и по цвету перчатки судит о качестве чистки. Лошади ухоженные были, сытые, крепкие.
Отдельный сказ про жокеев, элиту конного завода, которые приезжали из Петербурга в Кустанай на заработки, с большими семьями и такими же запросами. Цену они себе знали и всегда держались особняком. Но не про них сейчас речь, как-нибудь в другой раз... Сейчас разговор про Зотова и его большое семейство, и Рюбина тоже, вокруг которых вертелась вся заводская жизнь.
На пасху у нас, вспоминали потом дети, всегда был большой праздник. Здесь я чуть ли не дословно цитирую воспоминания Веры Павловны Алимпиевой про то, как жили до революции на конном заводе. Обязательно из монастыря в Кустанае приезжала тетя Оля и ее игуменья, и монастырский хор с ними. Всех, кто родился у Зотовых на заводе, крестили на дому. А всего родилось в семье Зотовых восемь детей, и всем хватало и места, и еды. Будет день, будет и пища!
И здесь я не могу удержаться, чтобы не вставить в этот рассказ один эпизод из жизни семьи Зотовых. Для полноты картины или чтобы не выглядел Павел Герасимович с моей подачи эдаким героем безупречным. Ничто человеческое не чуждо было ему. Где-то в сентябре 1914-го года подошел срок очередных родов, но целых три дня не могла его жена, Александра Дмитриевна, разрешиться от бремени. Павел Герасимович ударился в панику, побежал к полковнику с просьбой открыть царские врата в церкви и устроить молебен. Жена Рюбина, Клавдия Васильевна, услышала это, и сказала с укоризной: «Павел Герасимович, вы же просвещенный человек, врата-то открывайте, но кучера я за врачом пошлю». Врач помог появиться на свет девочке, которую по такому случаю назвали Клавдией.
Большое хозяйство держали в семье Зотовых: коров, овец, индюшек, гусей, кур. Одно время доходило до пяти коров. Молоко как воду носили на коромыслах. А конный завод утопал в зелени. Летом детям вольно было бегать по пойме Тобола, рвать цветы, собирать кислятку, дикий лук и купаться в прозрачной речке. Теперь трудно поверить, но Тобол тогда был глубокий и полноводный. Делился он на рукава, и один рукав протекал под самым Конным заводом. Сейчас здесь старица, которая даже весной не сливается с основным руслом.
Другой рукав Тобола протекал около монастыря, земля монастырская спускалась к самой реке. На этом спуске у монашек был фруктовый сад. Тетя Оля давала детям кушать яблоки. Они были крупные, но очень кислые, скорее всего, зимних сортов, которые поспевали после лежки. Еще у них была малина, черная смородина.
*Прощание посреди половодья
Жизнь в наших краях поворотилась резко, словно бы река, перегороженная плотиной, но даже не в октябре 17-го, а годом позже. Революции не ожидали здесь, да не особенно и хотели. Кому тут было бунтовать и против кого? Мельнику против хозяина мельницы? Так чаще всего это один человек и был, а сам против себя выступать не станешь. Рюбин чувствовал находящую грозу, но не очень-то верил, что грядет непоправимое. Мало ли какие катаклизмы переживала в разные времена страна. Перемелется, мука будет.
Никуда и ни от кого он бежать не собирался, в планах было продолжить службу, а после, удалившись на покой, осесть тут же, в Кустанае. Для того и дом купил он в городе, на высоком берегу Тобола, на этом примерно месте сейчас обувная фабрика. Но очень кстати подошло время отпуска, и он решил провести его в столице. Детей навестить, которые учились в Петрограде, и заодно своими глазами посмотреть, что же там творится. Всякие доходили слухи в наши степные края, а газетам разве можно было верить?
Весной это было, Тобол снова разлился от Конезавода до самого Кустаная. Владимир Карлович не стал ожидать, когда спадет вода, решился на переправу. Вот уже отошли от берега, вот поселок едва виден, и можно только гадать, где там знакомая роща, дом, красная конюшня, казармы. А какой хороший винный подвал был в доме! Где-то посреди реки мелькнула вдруг мысль, что все это видит он в последний раз. Словно наваждение нашло: это прощание! Клавдия Васильевна заметила, как набежала тень на лицо мужа, но ничего не сказала. В лодке на встанешь посреди реки, но он представил себе, как выпрямился по-уставному и кинул по русскому обычаю руку к козырьку офицерской фуражки. Честь имею! Дай Бог, чтобы те, кто придут сюда после нас, так же верно служили отечеству.
Здесь, на конном заводе, прошли лучшие годы его жизни. Здесь его первую жену унесла невесть откуда взявшаяся черная оспа. Здесь обрел он свою последнюю любовь. Хотелось бы написать, как было принято когда-то, что жили они с Клавдией Васильевной долго и счастливо и умерли в один день. Но не напишу, в революционном Петрограде российские полковники долго не жили. Дочка Зотова, Анна Павловна, разговаривала напоследок с горничной Рюбиных, когда та уезжала в Петроград, увозила их столовое серебро. Смогла ли довезти, не знаю.
А в столице кто-то уже решил судьбу полковника, и от Временного правительства был назначен на конный завод новый управляющий. Это был тоже военный человек, подполковник, Пименов Петр Иванович. Ничего плохого о нем рабочие не говорили, и порядок тоже был, но уже не такой строгий, как прежде. Да откуда же ему взяться, когда в городе то красные, то белые, то вообще непонятные партизаны. И все обязательно врываются на конный завод с одним и тем же: коней давай! Хоть красный бант цепляй на ворота, но и тот сорвут уходящие от армии Михаила Тухачевского дутовские казаки или восставшие чехословаки.
Это они нехорошо отметятся тут, взяв приступом город и устроив такое смертоубийство, какого спокойный купеческий Кустанай ни до того, ни после в жизни не видел. Не только стреляли в людей у кирпичной стены, которая именуется нынче расстрельной, но на глазах у жен вешали на воротах мужей, при детях рубили шашками отцов, живьем топили парней в проруби на Тоболе. Все было, хотя сейчас даже верится с трудом в такое.
*Уходили по приказу
Красная армия все ближе подступала к нашим степям, уже и большой кусок Урала был советским, и все чаще хмурился управляющий. По ночам громыхало на западе, но то пока были грозы, летние, мощные, не похожие на майские. Но понимал Пименов, что громыхнет скоро иначе, и не с неба, и эту грозу на телеге не объехать. Военный человек, он жил по присяге и следовал приказам, а самый главный все не приходил. Но чувствовал, что скоро дождется и его и придется отступать вместе с Белой армией. Однажды сказал об этом Зотову: готовься, будем уходить. Зотов уходить не хотел, зачем, куда? Тогда Пименов, глядя ему в глаза, спросил: уж не за красных ли ты, Павел Герасимович?
Зотов не был ни за красных, ни за белых, ни за других каких, а был он за работу для рабочего человека. И ни на что эти свои пристрастия менять не хотел. Но как-то встретил его один на один Степанов, бывший в конном заводе бухгалтером, а ныне полицейским в Кустанае, и по старой дружбе посоветовал: «Ты бы не упрямился, Павел Герасимович, будешь возражать, он ведь тебя в карательный отряд сдаст. И никуда ты отсюда не уедешь, тут же и ляжешь до срока». Пришлось начинать сборы в дорогу.
Уходили не впопыхах, а обстоятельно собравшись, подчиняясь приказу по армии и согласно тому же приказу уводили с собой все конское поголовье. Не оставлять же боевых коней идущей к городу армии Тухачевского. В семье Зотовых, вспоминая то время, называли фамилии Семенова, Дутова и даже Колчака. При этом выделяли атамана Забайкальского казачьего войска Семенова. Какое отношение атаман мог иметь к нашим лошадям, непонятно, может быть, речь шла о его однофамильце? Любопытно, что в семье одинаково неприязненно говорили и про Колчака, и про «матросиков Чекмарева», которые, в отличие от адмирала, на конном заводе побывали точно.
Так или иначе, Пименов исполнял приказ, Зотов же нужен был ему, чтобы не сильно артачились конюхи, у которых он пользовался авторитетом. Пастухи и конюхи потому и пошли за Зотовым, что знали: он сделает все, чтобы вернуться. У всех были жены, дети, а у Зотова их вон сколько! Куда ему уходить от такой семьи?
При этом надо, видимо, подчеркнуть, что не бродяги бежали и не какая-нибудь банда, а регулярная армия легитимного государства. И не бежала, а отступала. Временно уходили, будучи на сто процентов уверенными, что скоро разобьют большевиков, вернутся, и снова будет в стране прежний порядок. И нет тут ничей вины или заслуги, что все сложилось так, а не иначе, как нет правых и виноватых в любой гражданской войне.
Шли на юг, через Баянаул, Талды-Курган, Семипалатинск, Верный, как тогда называлась Алматы. В сторону китайской границы, за которой собирались остатки разбитых частей в новую Белую армию. В пути караван прихватила зима, стали налетать бураны, которые заносили не только дороги, но и телеги со всем имуществом. Два человека отстали от обоза, намеренно или нечаянно, но никто их потом уже не видел. Замерзли или волки съели. Пименов торопил рабочих, но как-то так выходило, что то и дело случались задержки. То овес «нечаянно» рассыпали, и приходилось собирать его в мешки, то лошадь «потерялась» в каком-то ауле. В другом ауле «забыли» телегу, потом еще какой-то инвентарь. Зотов записывал, где и что «потеряли», и эти записи пригодились ему потом, когда собирали растерянное.
*Долгое возвращение домой
Уже у самой китайской границы что-то случилось, что стало переломным моментом во всей этой истории. До сих пор бытовала такая версия: посланная вслед за обозом погоня нагнала наших лошадей у самой Монголии, отбила и вернула всех назад. Однако радость была недолгой, лошади оказались заражены неизлечимой в то время болезнью. И чтобы избежать эпидемии, всех лошадей вынуждены были расстрелять. Где это было, сколько лошадей уничтожили, что потом случилось с конюхами, неизвестно.
Но вот в воспоминаниях Веры Павловны Алимпиевой приводятся разговоры в семье Зотовых, из которых вытекает совсем другая версия. Не очень конкретно, вполголоса, но в семье шептались о том, что вся эта экспедиция проходила буквально на острие ножа. Кто-то слышал, что участь рабочих и конюхов была предрешена на самом верху Белой армии. Всех их, якобы зараженных большевистскими идеями, должны были поставить к стенке, едва они доведут лошадей до границы. А лошади... Ну, лошадям нашлась бы работа в армии, для того их и уводили.
Но и дома, если бы они вернулись с пустыми руками, их ждала бы такая же участь. Помогли врагам уйти за границу вместе с табуном лошадей? Медалей за такие дела не вешают и за больных лошадей по головке не гладят. Все было, по словам Веры Павловны, которая слышала это от отца, совсем иначе. У самой границы Петр Иванович Пименов решил отпустить домой конюхов и рабочих. Вместе с частью лошадей, вполне здоровых и способных еще раз преодолеть долгий путь. Честь и хвала за это порядочному человеку и офицеру.
Как это было на самом деле, теперь уже не узнает никто. Сам ли Пименов принял такое решение, или был у него какой-то разговор с Зотовым, не знаю. Но что-то было обязательно, что остановило и разделило караван у самой последней черты. И этот вариант событий мне видится наиболее близким к истине. Нигде, ни в одном документе, ни в воспоминаниях конезаводских стариков не попалось мне ни слова в пользу первой версии. Если она верна, то обязательно бы кто-нибудь вспомнил, как отбивали лошадей, кто командовал погоней, где это было.
А когда вернули поредевший табун домой и поняли, что лошади больны, просто обязаны были предпринять нечто из ряда вон, чтобы не допустить эпидемии. Может быть, даже огнем выжечь кусок конюшни. Но и про это нигде не попалось мне ни слова, а в конюшне я не раз бывал и никаких таких следов там не видел. Что же касается воспоминаний обеих дочерей Павла Герасимовича Зотова, то читать их можно словно набросок правдивого исторического романа, в котором есть, как говорят, и жизнь, и слезы, и любовь. И совершенно жуткие подробности выживания простых людей, попавших в жернова то революции, то одной войны, то другой. И сам Зотов со всеми невероятными изгибами его такой долгой жизни — готовый главный герой приключенческого романа. Или героического?
А еще в семье ходили разговоры про какой-то перевал в горах близ города Верного, про джайляу неподалеку и какую-то пещеру, через которую можно было выйти напрямую в степь. Минуя перевал. И этой пещерой, которую нашим конюхам показали местные табунщики, часто пользовались конокрады, барымтачи. И наши, якобы, тоже таким образом ушли со всем табуном домой, перехитрив своих конвоиров. Но это совсем уж невероятная история, которая никакими фактами не подкреплена. Потому оставим ее в покое.
Ну вот, кажется, можно ставить точку в этой истории. Но прежде еще несколько слов про тех, кто придет на конный завод позже. Ни Рюбин, ни Пименов, ни Зотов и другие командиры и рядовые работники этого предприятия не ставили себе целью создание новой породы лошадей. Задача была проще: растить боевых коней для армии. Таких, за которых не было бы стыдно ни перед рядовым солдатом, ни перед генералом. Но то, что они делали здесь не за страх, а за совесть, стало хорошей основой для новой кустанайской лошади и всех других, которые еще будут выведены на ее основе. Сильной, быстрой, красивой.
А если поразмыслить над судьбою всех персонажей этой истории, то, может быть, не точку надо ставить, а запятую. И собираться с мыслями над продолжением...
P.S. Необходимое пояснение к первому фото, на котором Павел Герасимович Зотов с большой группой детей. Снимок этот сделан в 1942 году во дворе кустанайского дома Зотова (угол улиц 5 апреля — Повстанческая). В объектив попали, кроме зотовских внуков из Москвы и с Урала, эвакуированные ребятишки из Ленинграда и просто соседские дети. Всех привечал и кормил Зотов, жили, как и многие в годы войны, одной семьей.
Все написанное основано на фактах из воспоминаний А. П.Тарасовой, А.П.Артамоновой, А.Л.Елизаровой, В.П.Алимпиевой, А.С.Голубых, Н.В.Мишиной и книги В.П.Тулаева «Конезавод № 48. Страницы истории» (2002 г.)
