Город мой как тополь...

Не сильно молодой тополь, но и не старый. Ему еще расти и расти, добавляя годовые кольца. А держат его на земле крепкие корни, которые  дают ему жизненные соки и помнят, как все начиналось. Первые землянки, ветряки, стук топоров, пыльные бури и тоненькие деревца...

Чикаго в степи

Братья Соковы, четыре крепких бородатых мужика, пришли сюда, когда Кустанай назывался еще Николаевском. То есть, в первые годы жизни города. Пока шли, все удивлялись непривычному для жителей родной Владимирской губернии виду бесконечной степи. Дома, куда ни плюнь, везде то дуб, то сосна, а тут редкие березовые рощицы. Ночевали кто под телегой с пожитками, кто кинув на траву одежку. Разбойников не боялись, чего им бояться, здоровым мужикам. Волки, и те обегали их стороной.

Не сеять или пахать шли, все четверо были хорошими портными, которым тесно стало на родине. А тут, писали, новый Чикаго строится, народ отовсюду едет, а кто его одевать будет? Небось, пока доберешься, не одни штаны изорвешь. И вот он, как марево в поле, новый город, и кажется, что даже на расстоянии запах свежей щепы перешибает степные ароматы. Как приехали, два брата подались в села, простой народ одевать, и следы их там затерялись. А два остались в городе, обшивать местный бомонд.



Землянки-времянки скоро обратились крепкими домами, как это было принято: каменный низ, сверху сруб. Георгий Соков, известный наш художник, помнит дедовский дом, в который его принесли в январе 1941-го. Деда помнит, Николая Егоровича, бабушку Анну Ивановну. Намешано кровей в нем всяких, и русские здесь, и поляки, и малороссы. С материнской стороны в самой глубине памяти хранится дружба деда с русским классиком Владимиром Короленко, с которым тот учился в одной гимназии то ли в Киеве, то ли в Харькове.

Короленко, когда стал известным писателем, подарил ему собрание своих сочинений с автографом. Но все это сгинуло в пламени гражданской войны на Украине, ничего не осталось. А дом, срубленный в Костанае, стоит по сей день и кто-то в нем живет. Крепко строили, для себя.

Такие вот чиновники

Оба родителя, отец и мать, Михаил Николаевич и Татьяна Григорьевна, хоть и жили в городе, но домой чаще только ночевать заезжали. Отец трудился в хлебинспекции, вроде как чиновник, и мать тоже по зерновой части, хранением урожаев занималсь. Люди, можно сказать, не рядовые, но чересчур ответственные. Чуть ошибись с влажностью зерна, и пошло оно греться, и вот уже ты вредитель, а то и английский шпион. Все время по командировкам, из одного совхоза в другой какой колхоз. Все личные дела побоку. Мать и родила его, можно сказать, на ходу, когда ехала из командировки. Где-то в Пешковке или чуть ранее началось у нее, а на станции Озерное появился на свет мальчик. Прямо в холодном вагоне.

В том году отцу уже было сорок лет, но и ему принесли повестку на войну. Мать собрала в дорогу котомку, все как положено уложила и незаметно перекрестила в спину. Отец ушел на вокзал вместе со всеми новобранцами, а часа через три вернулся. Оказалось, что хлебный инспектор здесь нужнее, чем там рядовой и необученный. И снова командировки по области, но уже для фронта, для Победы. Все эти отъезды - приезды Георгий помнит слабо, и отца видел редко. А День Победы немного запомнил.



Весь их двор без особого шика радовался такому счастью. Мужиков, правда, было немного: отец, сосед, который пришел с фронта инвалидом, и еще один покалеченный. Мало народу вернулось домой, за общим столом сидели в основном женщины и дети. Речей не говорили, просто поднимали стаканы за Победу, плакали, смеялись, горевали. У соседки муж пал смертью храбрых, а дома четверо детей, мал мала меньше, и какое-то пособие по утере кормильца. Как они выживали на эти гроши, непонятно, но как-то трепыхались. Пацаны, где могли, зашибали копейку, а мать на четырех работах пласталась. Все выжили, выросли, людьми стали.

Всегда по очередям

Но как ни суди, а детство лучшее время в жизни. Все жили ровно, никто особо не выделялся. Одевали то, что матери перешили из домашних запасов, ели, что получали по карточкам. Но был у них свой плюс: корову держали, и свое молочко было деликатесом. Летними вечерам, когда пригоняли с недалеких лугов коров, город пропитывался запахом парного молока. Сено для кормилицы покупали на Зеленом базаре, в его уголке, который звался сенным рынком. Здесь же можно было и теленка купить, овечку, домашнюю птицу.

Тот базар крепко засел в памяти, и когда вспоминалось детство, первым делом он шел на ум. Когда окрепла рука и стали послушны кисти и краски, целую серию картин он посвятил Зеленому базару. Пробежишь их беглым взглядом, присмотришься, - да тут вся наша жизнь. На виду, какая она была. Не всегда сытая, но своя и другой не знали. Хлеб есть, к нему всегда какой-никакой приварок найдется, и хорошо. Кто-то торговал, кто-то покупал, кто-то просто выходил в народ поговорить, прицениться.



А пацаны всегда по очередям, кому же еще стоять, если родители вечно на работе. Хлеб забрать по карточкам, керосину домой принести. На том же базаре и керосин был, за ним тоже стояли. Писали на жестяном бидоне мелом номерок, ставили  его в очередь, а сами в сторонке заводили свои игры. Керосинка, потом керогаз жили в каждой квартире. Еще мучной был угол, там крупы всякие и конечно сама мука. Все было, на том базаре, не только пища наша будничная.

В крытом павильоне торговали книжками и прочими культурными товарами. В основном всем, что нужно для школы. Тетрадки, чернила, ручки перьевые.  Здесь он купил на выделенные мамой деньги первую свою книжку по искусству. И здесь же, когда получалось собрать немного копеек, покупал цветные карандаши. Сколько помнит себя, он всегда рисовал, и слава богу, что родители не препятствовали. И учитель потом нашелся, память о котором живет в городе и поныне.

Богатое наследство

Прежние обитатели города, купцы да лавочники, и просто работники, столяры да плотники, много чего доброго оставили своим потомкам. Центральный гастроном, наискось через перекресток от бывшего пассажа, звали в народе «дежуркой». Потому что открыт он был допоздна, и отовариться там можно было, когда уже все позакрывалось. Я и сам помню тот гастроном, его стеклянные витрины, доверху заполненные конфетами. Мясной отдел, как зайдешь – налево. А вот молочный, что был справа от входа, не застал. А там, говорят, всякая молочка была, свежая, от своих коров. Гастроном тот долго прослужил городу, его в семидесятых сломали, чтобы построить почтамт.

А школа, в которой учился Соков, родная и мне Кировская школа, размещалась поначалу в старом купеческом доме. Дом был длинный, чуть не на целый квартал тянулся, в нем и учились до начала шестидесятых. Странная, конечно, архитектура, не вверх этажами, а вдоль по улице Гоголя. Десяток печек-голландок, не меньше,  обогревали зимой все классы. Истопницы, они же технички, с утра пораньше разжигали печки и потом еще дровишек подкидывали.



Дом пионеров тоже в наследство от старых времен достался. Был он когда-то купеческим амбаром на улице Толстого, потом там построили Дом быта «Экспресс».  Старых домов самой разной архитектуры еще в шестидесятые годы много стояло в городе. Наверное, не все они вписались  бы в наши скупые бетонные формы. Но вот стоит же в центре  красивый кирпичный дом и живет в нем художественная школа. А должна была стоять еще одна девятиэтажка. Старый кирпич, как изюминка в ржаном хлебе, очень вкусна. А есть и такое в центре города, что глаза бы не глядели, до того безобразный новодел. Однако, вернемся в старый город и к его обитателям. Как жил народ, когда не было телевидения и гаджетов?

Жили и не тужили

Нормально жил, не голодал, не жаловался, даже лучше друг друга ощущал. Утром хозяйки доили коров и выгоняли их в стадо до вечера. До самого начала шестидесятых держали скотину во дворах. Потом это дело городские власти вроде как запретили, но кто хотел, все равно держал. А пацаны летом мастерили из стеклянных банок мордушки и двигали по улице Ленина к Тоболу. Автобусов близко никаких не было, асфальта тоже. Шлепали по песку к реке, к старому мосту, только что песни не пели. На Тоболе делились с пескарями припасенной горбушкой хлеба, и рыбешек набивалось в банки, как селедок.



Купались, конечно, от души, потом перебирались вброд через Тобол, а там сад с ранетками. То ли Негрулевский еще, то ли уже «Мичуринский». Ну, не без того, конечно, кто же пройдет мимо яблони, даже с кислющими ранетками. Трясли тихонько, и червивые яблочки с красными боками сыпались на землю. Потом довольные несли пескарей домой, и к запаху керосина примешивался дух жаренной рыбы. Пескари хрустели на зубах, а мамы хвалили добытчиков. И, случалось, выдавали копейки на кино.

Кинотеатр назывался летним, это был старый такой сарай, но уже советских времен, там, где сейчас скверик возле областного акимата. Рядом, кстати, была детская библиотека, там всегда толкался мелкий народ. Билет в кино стоил копейки, пацанов набивался полный зал, а до того колготились в очереди в кассу. И когда это безобразие достигало апогея, приходил дядя Ваня, инвалид с войны, смотрящий за порядком в зале. Снимал широкий солдатский ремень и мигом приводил очередь в чувство. Лицо его до сих пор стоит перед глазами, волевое, решительное, с густыми черными бровями. Написать бы его портрет по памяти...



А буквально через дорогу был парк, и культуры, и отдыха. Для отдыха тут были не только лавочки, но и лотки и киоски, и укромные тенистые уголки. А культуры тоже не жалели для трудящихся. На эстраду выходил не только эстрадный оркестр со своими солистами. Заезжие музыканты выступали, циркачи всякие. Очень популярны были в те времена выступления маленьких людей, которых звали лилипутами. Эстрада была закрытой, билет пацанам не по карману, но в заборе всегда находилась щелка, через которую неплохо все было видно.

Чтобы осталось людям

Сокова в живопись привел Александр Иванович Никифоров, имя которого помнит не одно поколение костанайцев. В школе давал он уроки черчения и что-то приметил в ученике. Позвал Сокова в Дом пионеров, в кружок, в тот самый старый купеческий дом. И потом уже вел его по жизни, сколько мог. После школы было у него полтора года до армии, Никифоров привел его в театр, уговорил взять на работу. Соков поработал бутафором, тоже полезное занятие для будущего художника, всякие цветочки, вазочки для сцены изображать. За плечами театральное училище и работа художником-постановщиком в нашем же театре. Потом худфонд и сценой стала уже вся область, а город — в первую очередь. Его рукой здесь и там много сделано.


А здесь он изобразил сам себя. На первом плане, с карандашом в левой руке.

Костанай, конечно, сильно изменился. Если волшебным образом перенестись  из ушедших в прошлое пятидесятых, не узнал бы. Мы привыкли к нему, а приезжие свежим глазом смотрят и многим Костанай нравится. «Но то, что ушло, мне тоже дорого, - признается Георгий Соков. - И я захотел, чтобы оно осталось, хотя бы на картинах. Чтобы люди знали, каким он был, теплым, дружелюбным». Смотрите, здесь лишь малая часть картин, посвященных нашему городу. Остальное разбросано по музеям, друзьям, но очень много работ собрано в альбоме, который к его восьмидесятилетию издали Валентина Захарченко и Стас Киселев при финансовой поддержке областного акимата. Плюс звание почетного гражданина Костанайской области, которое он тоже заслужил всеми своими трудами.



А тополь, упомянутый в заголовке, тоже старожил Костаная. Еще в 1903 году уездное начальство предписало  городским властям начать посадки на улицах тополей, «в целях защиты от пожаров, ветров и для улучшения архитектуры». На старых фото видны эти деревца в виде  тонких прутиков. Наши тополя, скорее всего внуки или правнуки тех, первых.

Больше работ Георгия Сокова здесь